The Story of Civilization 05

Если применить эти соображения к этике войны, Макиавелли уверен, что они делают христианский пацифизм нелепым и предательским. Война нарушает практически все заповеди Моисея: в ней клянутся, лгут, воруют, убивают, прелюбодействуют тысячами; тем не менее, если она сохраняет общество или укрепляет его, то это хорошо. Когда государство перестает расширяться, оно начинает разлагаться; когда оно теряет волю к войне, ему приходит конец. Слишком долгий мир утомляет и разрушает; периодическая война - это национальный тоник, восстанавливающий дисциплину, бодрость и единство. Римляне времен Республики были постоянно готовы к войне; когда они видели, что у них будут проблемы с другим государством, они не делали ничего, чтобы избежать войны, но посылали армию, чтобы напасть на Филиппа V в Македонии и Антиоха III в Греции, а не ждали, пока они принесут зло войны в Италию.102 Добродетель для римлянина - это не смирение, не мягкость и не миролюбие, а мужественность, мужественность, храбрость с энергией и умом. Именно это Макиавелли подразумевает под словом virtù.

С этой точки зрения государственного деятеля, полностью освобожденного от моральных ограничений, Макиавелли движется к решению, как ему кажется, основной проблемы своего времени: достичь для Италии единства и силы, необходимых для ее коллективной свободы. Он с негодованием смотрит на разделение, беспорядок, коррупцию и слабость своей страны; и здесь мы находим то, что во времена Петрарки было такой редкостью - человека, который любил свой город не меньше, чем свою страну. Кто виноват в том, что Италия так разделена и потому так беспомощна перед чужеземцами?

Нация никогда не может быть единой и счастливой, если она подчиняется только одному правительству, будь то республика или монархия, как это происходит во Франции и Испании; и единственная причина, по которой Италия не находится в таком же состоянии, - это церковь. Ибо, приобретя и удерживая временное господство, она никогда не обладала достаточной силой и смелостью, чтобы овладеть остальной частью страны и сделать себя единственным государем всей Италии.*103

У нас есть новая идея: Макиавелли осуждает церковь не за то, что она защищает свою временную власть, а за то, что она не использовала все свои ресурсы, чтобы подчинить Италию своему политическому правлению. Итак, Макиавелли восхищался Цезарем Борджиа в Имоле и Сенигаллии, потому что ему казалось, что он видит в этом безжалостном юноше замысел и обещание объединенной Италии; и он был готов оправдать любые средства, которые Борджиа могли использовать для достижения этой героической цели. Когда в 1503 году в Риме он выступил против Цезаря, то, возможно, в ярости от того, что его кумир позволил чаше яда (как считал Макиавелли) разрушить мечту.

За два века разделения Италия настолько ослабла и пришла в социальный упадок, что теперь (по мнению Макиавелли) ее можно было спасти только насильственными методами. И правительство, и народ были развращены. Сексуальные пороки пришли на смену воинскому пылу и мастерству. Как и в дни умирания Древнего Рима, граждане делегировали другим - там варварам, здесь наемникам - защиту своих городов и земель; но какое дело этим наемным бандам или их кондотьерам до единства Италии? Они жили и процветали за счет ее разделения. По взаимному согласию они превратили войну в игру, почти столь же безопасную, как и политика; их солдаты были против того, чтобы их убивали; и когда они встречали иностранные армии, они бросались на пятки и "приводили Италию к рабству и презрению".105

Кто же сделает Италию таковой? Как это можно сделать? Не демократическими уговорами; люди и города были слишком индивидуалистичны, слишком пристрастны и слишком коррумпированы, чтобы принять объединение мирным путем; его нужно было навязать им всеми методами государственного строительства и войны. Только безжалостный диктатор мог сделать это; тот, кто не позволит совести сделать из него труса, а будет наносить удары железной рукой, позволяя своей великой цели оправдывать все средства.