The Story of Civilization 05

Самым активным и беспокойным из итальянских гуманистов был Поджио Браччолини. Он родился в бедности недалеко от Ареццо (1380), получил образование во Флоренции, изучал греческий язык под руководством Мануила Хрисолораса, зарабатывал на жизнь копированием рукописей, подружился с Салютати и в двадцать четыре года получил назначение на должность секретаря в папской канцелярии в Риме. Следующие полвека он служил в курии, никогда не принимая даже мелких орденов, но носил церковную одежду. Ценя его энергию и образованность, курия отправила его в дюжину миссий. Из них он то и дело отвлекался на поиски классических рукописей; его полномочия папского секретаря открыли ему доступ к самым ревностно охраняемым или самым небрежно игнорируемым сокровищам монастырских библиотек в Санкт-Галле, Лангре, Вайнгартене и Рейхенау; его добыча была столь богата, что Бруни и другие гуманисты назвали ее эпохальной. Вернувшись в Рим, он написал для Мартина V энергичную защиту церковных догм, а затем, в частных собраниях, вместе с другими служащими курии посмеялся над христианским вероучением.29 Он сочинял диалоги и письма на грубой, но непринужденной латыни, сатирически высмеивая пороки духовенства, даже практикуя их в меру своих возможностей. Когда кардинал Сант-Анджело упрекнул его в том, что у него есть дети, что вряд ли подобает человеку в церковной одежде, и в том, что он содержит любовницу, что кажется неподобающим для мирянина, Поджио ответил со свойственной ему дерзостью: "У меня есть дети, что подобает мирянину, и у меня есть любовница, что является старым обычаем духовенства".30 В пятьдесят пять лет он бросил любовницу, подарившую ему четырнадцать детей, и женился на девушке восемнадцати лет. Тем временем он почти основал современную археологию, собирая древние монеты, надписи и статуи и с научной точностью описывая сохранившиеся памятники классического Рима. Он сопровождал папу Евгения IV на Флорентийский собор, ссорился с Франческо Филельфо и обменивался с ним восторженными ругательствами самой грубой непристойности, пересыпая их обвинениями в воровстве, атеизме и содомии. Снова оказавшись в Риме, он с особым удовольствием работал на папу-гуманиста Николая V. В семьдесят лет он написал свою знаменитую Liber facetiarum, сборник рассказов, сатир и непристойностей. Когда Лоренцо Валла стал работать в папском секретариате, Поджо напал на него в новой серии Invectivae, обвинив в воровстве, подлоге, предательстве, ереси, пьянстве и безнравственности. Валла ответил, посмеявшись над латынью Поджио, приведя его прегрешения против грамматики и идиоматики и выставив его в стороне как дурака в зрелом возрасте.31 Никто, кроме непосредственной жертвы, не воспринимал такие литературные нападки всерьез; это были конкурсные эссе по латинскому языку; более того, Поджио заявил в одном из них, что покажет, насколько хорошо классическая латынь может выражать самые современные идеи и самые частные проблемы. Он был настолько искусен в эрудиции, что "весь мир", по словам Веспасиано, "боялся его".32 Его перо, как и перо более позднего Аретина, стало орудием шантажа. Когда Альфонсо Неаполитанский затянул с признанием подаренной Поджо "Киропедии" Ксенофонта, переведенной на латынь, разгневанный гуманист намекнул, что хорошее перо может уколоть любого короля, и Альфонсо поспешно послал ему 500 дукатов, чтобы тот придержал язык. Наслаждаясь всеми инстинктами и порывами в течение семидесяти лет, Поджио написал трактат De miseriis humanae conditionis, в котором считал, что беды жизни перевешивают радости, и пришел к выводу, подобно Солону, что самые счастливые люди - это те, кто избегает рождения.33 В семьдесят два года он вернулся во Флоренцию, вскоре стал секретарем синьории и, наконец, был избран в саму синьорию. Он выразил свою признательность, написав историю Флоренции в стиле древних - политика, война и воображаемые речи. Другие гуманисты вздохнули с облегчением, когда, наконец, в возрасте семидесяти девяти лет он умер (1459). Его похоронили в Санта-Кроче; его статуя работы Донателло была установлена на фасаде дуомо, а в 1560 году, в результате некоторых переделок, она была установлена внутри собора как один из двенадцати апостолов.34