The Story of Civilization 05

В течение семи лет между путешествиями он жил во дворце кардинала Колонны, где встречался с лучшими учеными, церковниками, юристами и государственными деятелями Италии, Франции и Англии и передавал им часть своего энтузиазма в отношении классической литературы. Но его возмущала симонианская коррупция Авиньона, поглощающая досуг церковная тяжба, путаница кардиналов и куртизанок, обращение христианства в мир. В 1337 году он купил небольшой дом в Воклюзе - "Закрытой долине" - примерно в пятнадцати милях к востоку от Авиньона. Путешествуя по величественным пейзажам, чтобы найти это убежище, вы с удивлением обнаружите, что оно представляет собой крошечный домик, построенный на скале, угнетенный массивными утесами, но ласкаемый тихим течением неспешной Сорги. Петрарка предвосхитил Руссо не только в сентиментальной инволюции своей любви, но и в удовольствии, которое он получал от природных пейзажей. "Если бы ты знал, - писал он другу, - с каким наслаждением я брожу, свободный и одинокий, среди гор, лесов и ручьев". Уже в 1336 году он ввел моду подниматься на гору Венту (высота 6214 футов), исключительно ради упражнений, вида и тщеславия победы. Теперь в Воклюзе он одевался как крестьянин, ловил рыбу в ручье, возился в двух садах и довольствовался "одной собакой и двумя слугами". Единственное, о чем он сожалел (ведь его страсть к Лауре растратилась на охотничьи рифмы), - это то, что он слишком далеко от Италии и слишком близко от Авиньона.

С этого пятачка земли он переместил половину литературного мира. Он любил писать длинные письма своим друзьям, папам и королям, умершим авторам и еще не родившимся потомкам. Он хранил копии этой переписки, а в преклонные годы потешил свою гордость, переработав ее для посмертной публикации. Эти послания, написанные на энергичной, но едва ли цицероновской латыни, являются самыми живыми реликвиями его пера. Некоторые из них настолько жестко критикуют церковь, что Петрарка хранил их в тайне до самой смерти. Принимая с очевидной искренностью всю доктрину католического христианства, он душой общался с древними; он писал Гомеру, Цицерону, Ливию, как живым товарищам, и жаловался, что не родился в героические дни Римской республики. Одного из своих корреспондентов он привычно называл Лаэлием, другого - Сократом. Он вдохновлял своих друзей на поиски утраченных рукописей латинской или греческой литературы, копирование древних надписей и коллекционирование старинных монет, как драгоценных документов истории. Он призывал к созданию публичных библиотек. Он практиковал то, что проповедовал: в своих путешествиях он искал и покупал классические тексты как "более ценный товар, чем все, что предлагают арабы или китайцы";6 Он переписывал некупленные манускрипты своей рукой, а дома нанимал переписчиков, которые жили вместе с ним. Он превозносил Гомера, присланного ему из Греции, выпрашивал у отправителя экземпляр Еврипида и превратил свой экземпляр Вергилия в vade mecum, на форзаце которого он записывал события из жизни своих друзей. Средние века сохранили, а некоторые средневековые ученые полюбили многих языческих классиков; но Петрарка знал по упоминаниям в этих работах, что множество шедевров было забыто или утеряно, и его страстью стало их восстановление.

Ренан назвал его "первым современным человеком", который "открыл на латинском Западе нежное чувство к античной культуре".7 Это не подходит для определения современности, которая не просто заново открыла классический мир, но заменила сверхъестественное естественным в качестве центра человеческих забот. В этом смысле Петрарка тоже заслуживает эпитета "современный"; ведь хотя он был в меру набожен и иногда беспокоился о загробной жизни, его возрождение интереса к античности способствовало тому, что Ренессанс сделал акцент на человеке и земле, на законности чувственных удовольствий и на смертной славе как замене личного бессмертия. Петрарка симпатизировал средневековым взглядам и в своих диалогах De contemptu mundi позволил святому Августину хорошо их изложить; но в этих воображаемых беседах он выставил себя защитником светской культуры и земной славы. Хотя Петрарке было уже семнадцать лет, когда умер Данте, между их настроениями пролегла пропасть. По общему признанию, он был первым гуманистом, первым писателем, ясно и убедительно выразившим право человека заниматься этой жизнью, наслаждаться и приумножать ее красоты и трудиться, чтобы заслужить благо для потомков. Он был отцом эпохи Возрождения.

II. НЕАПОЛЬ И БОККАЧЧО