The Story of Civilization 10

Общественный договор", который, как мы видим в ретроспективе, был самым революционным из произведений Руссо, вызвал гораздо меньше шума, чем "Новая Элоиза". Франция была готова к эмоциональной разрядке и романтической любви, но она не была готова обсуждать свержение монархии. Эта книга была самым последовательным аргументом, который Руссо когда-либо создавал, и за ней было не так легко уследить, как за искрометной живостью Вольтера. Впечатленные ее последующей популярностью, мы с удивлением узнаем, что ее популярность и влияние начались после, а не до Революции.34 Несмотря на это, д'Алембер пишет Вольтеру в 1762 году: "Не стоит слишком громко выступать против Жан-Жака и его книги, ведь он скорее король в Залах".35-т.е. среди грузных рабочих на центральном рынке Парижа, и, как следствие, среди населения. Возможно, это было преувеличением, но мы можем датировать 1762 годом поворот философии от нападок на христианство к критике государства.

Немногие книги вызывали столько критики. Вольтер пометил свой экземпляр "Социального договора" маргинальными репликами; так, по поводу предписания Руссо смерти за активное неверие он сказал: "Всякое принуждение к догме отвратительно".36 Ученые напоминают нам, насколько древним было утверждение о том, что суверенитет принадлежит народу: Марсилий Падуанский, Уильям Оккам, даже такие католические богословы, как Беллармин, Мариана и Суарес, выдвигали это утверждение в качестве удара по коленям королей. Оно появилось в трудах Джорджа Бьюкенена, Гроция, Мильтона, Алджернона Сидни, Локка, Пуфендорфа... "Общественный договор", как и почти вся политическая и моральная философия Руссо, - это эхо и рефлекс Женевы, созданный гражданином, достаточно далеким, чтобы идеализировать ее, не ощущая на себе ее когтей. Эта книга - сплав Женевы и Спарты, "Институтов" Кальвина и "Законов" Платона.

Сотни критиков указывали на несоответствие между индивидуализмом "Рассуждений" Руссо и юридизмом "Общественного договора". Задолго до рождения Руссо Фильмер в "Патриархе" (1642) избавился от представления о том, что человек рождается свободным; он рождается подвластным отцовской власти, законам и обычаям своей группы. Сам Руссо после первоначального призыва к свободе все дальше и дальше уходил от свободы к порядку - к подчинению индивида общей воле. В основном противоречия в его работах лежат между его характером и его мыслями; он был бунтарем-индивидуалистом по темпераменту, болезням и отсутствию формальной дисциплины; он был коммунистом (никогда не коммунистом, даже не коллективистом) по своему запоздалому пониманию того, что ни одно действующее общество не может состоять из маньяков. Мы должны допустить развитие: идеи человека зависят от его опыта и лет; естественно, что мыслящий человек может быть индивидуалистом в юности - любящим свободу и стремящимся к идеалам - и умеренным в зрелости, любящим порядок и примирившимся с возможным. Эмоционально Руссо всегда оставался ребенком, возмущаясь условностями, запретами, законами; но когда он рассуждал, то понял, что в рамках ограничений, необходимых для социального порядка, могут сохраняться многие свободы; и в конце концов он понял, что в обществе свобода - не жертва, а продукт закона, что она скорее увеличивается, чем уменьшается благодаря всеобщему повиновению ограничениям, налагаемым коллективно. И философские анархисты, и политические тоталитаристы могут цитировать Руссо в своих целях,37 и в равной степени несправедливо, поскольку он признавал, что порядок - это первый закон свободы, а порядок, за который он выступал, должен был быть выражением общей воли.

Руссо отрицал наличие реальных противоречий в своей философии. "Все мои идеи последовательны, но я не могу изложить их все сразу".38 Он признал, что его книга "нуждается в переписывании, но у меня нет ни сил, ни времени, чтобы это сделать";39 Когда у него были силы, гонения отнимали у него время, а когда гонения прекратились и появилось время, силы были исчерпаны. В эти поздние годы он стал сомневаться в своих собственных аргументах. Те, кто гордится тем, что досконально понимает "Общественный договор", умнее меня".40 На практике он полностью игнорировал заложенные им принципы; ему и в голову не пришло применить их, когда его попросили разработать конституции для Польши или Корсики. Если бы он продолжил линию преобразований, которой придерживался после 1762 года, то оказался бы в объятиях аристократии и церкви, а возможно, и под ножом гильотины.

II. ÉMILE

1. Образование