The Story of Civilization 10

В один миг я почувствовал, что меня ослепили тысячи сверкающих огней. Толпы ярких идей нахлынули на мое сознание с такой силой и путаницей, что привели меня в неописуемое волнение; я почувствовал, что голова моя кружится в головокружении, подобном тому, которое бывает при опьянении. Сильное сердцебиение угнетало меня. Не в силах идти из-за затрудненного дыхания, я опустился под одно из деревьев у дороги и провел там полчаса в таком возбужденном состоянии, что когда поднялся, то увидел, что передняя часть моего жилета вся мокрая от слез. ...Ах, если бы мне удалось написать хотя бы четверть того, что я видел и чувствовал под этим деревом, с какой ясностью я бы показал все противоречия нашей социальной системы! С какой простотой я должен был бы показать, что человек по природе своей добр и что только наши институты сделали его плохим!62

Последняя фраза стала песней всей его жизни, а слезы, залившие его жилетку, стали истоками романтического движения во Франции и Германии. Теперь он мог излить свое сердце против всей искусственности Парижа, развращенности его нравов, неискренности его изысканных манер, разнузданности его литературы, чувственности его искусства, снобизма классового деления, бездушной расточительности богатых, финансируемой за счет поборов с бедных, иссушения души в результате замены религии наукой, чувства логикой. Объявив войну этому вырождению, он мог оправдать свою собственную простоту культуры, свои деревенские манеры, свою неловкость в обществе, свое отвращение к злобным сплетням и непочтительному остроумию, свое непоколебимое сохранение религиозной веры среди атеизма своих друзей. В душе он снова был кальвинистом, с тоской вспоминая о морали, которую ему объясняли в юности. Отвечая Дижону, он возвышал свою родную Женеву над Парижем и объяснял себе и другим, почему он был так счастлив в Les Charmettes и так несчастен в салонах.

Прибыв в Венсенн, он открыл Дидро свое намерение участвовать в состязании. Дидро аплодировал ему и велел атаковать цивилизацию своего времени со всей возможной силой. Вряд ли кто-либо другой из конкурентов осмелился бы занять такую позицию, а позиция Руссо была бы индивидуальной.* Жан-Жак вернулся в свое жилище, стремясь уничтожить искусства и науки, которые Дидро готовился превознести в "Энциклопедии, или Толковом словаре наук, искусств и ремесел" (1751 и далее).

Я сочинял "Рассуждения" весьма необычным образом..... Я посвящал ему часы ночи, в которые сон покидал меня; я медитировал в постели с закрытыми глазами, а в уме снова и снова прокручивал свои периоды с невероятным трудом и тщательностью..... Как только "Рассуждения" были закончены, я показал их Дидро. Он остался доволен произведением и указал на некоторые исправления, которые, по его мнению, следовало бы внести..... Я отослал сочинение, не сказав о нем никому [больше], кроме, кажется, Гримма.65

Дижонская академия увенчала его сочинение первой премией (23 августа 1750 года) - золотой медалью и тремястами франками. Дидро с характерным энтузиазмом организовал публикацию этого "Рассуждения об искусствах и науках" и вскоре сообщил автору: "Ваш "Discours" пользуется небывалым успехом; никогда еще не было случая, чтобы он имел подобный успех".66 Париж словно осознал, что здесь, в самой середине эпохи Просвещения, появился человек, бросивший вызов веку Разума, и бросивший его голосом, который будет услышан.

Поначалу казалось, что эссе аплодирует победам разума:

Это благородное и прекрасное зрелище - видеть, как человек поднимает себя, так сказать, из ничего своими собственными усилиями; рассеивает светом разума все густые облака, которыми он был окутан от природы; поднимается над собой, взлетает мыслью даже в небесные области, охватывая гигантскими шагами, подобно солнцу, огромные пространства вселенной; и что еще более величественно и чудесно, возвращается в себя, чтобы там изучать человека и познавать его собственную природу, его обязанности и его цель. Все эти чудеса мы наблюдаем в течение нескольких последних поколений.67

Вольтер, должно быть, одобрительно улыбнулся этому первоначальному экстазу: вот новый рекрут в ряды философов, в ряды добрых товарищей, истребляющих суеверия и нечисть; и разве этот молодой Лошенвар уже не вносит свой вклад в "Энциклопедию"? Но уже через страницу аргументация принимает неприятный оборот. Весь этот прогресс знаний, говорит Руссо, сделал правительства более могущественными, подавив свободу личности; он заменил простые добродетели и прямую речь более грубого века лицемерием сметливости.

Искренняя дружба, настоящее уважение и безупречное доверие изгнаны из среды людей. Ревность, подозрительность, страх, холодность, сдержанность, ненависть и обман постоянно скрываются под этой однообразной и обманчивой завесой вежливости, этой хвастливой откровенности и урбанистичности, которыми мы обязаны свету и лидерству нашего века. ... Пусть искусства и науки заявят о своей доле в этой благотворной работе!68