The Story of Civilization 11

В этой исторической речи было несколько ошибок - удивительно много для того, кто до этого с осторожностью прокладывал себе путь среди подводных камней политики; власть ослабляет еще больше, чем развращает, снижая бдительность и повышая поспешность действий. Тон речи - гордая самоуверенность не только невиновного, но и "человека, на стороне которого правда", - мог быть благоразумным только у Сократа, уже наполовину склонного к смерти. Вряд ли было разумно подстрекать и приводить в ярость своих врагов, угрожая им разоблачением, то есть смертью. Неразумно было утверждать, что Конвент свободен от страха перед Террором, когда он знал, что это не так. Хуже всего то, что, отказавшись назвать имена людей, которым он предлагал предъявить обвинения, он увеличил число депутатов, которые могли считать себя будущими жертвами его гнева. Конвент холодно принял его обращение и отклонил предложение напечатать его. Вечером Робеспьер повторил эту речь в Якобинском клубе под бурные аплодисменты; там же он добавил открытое нападение на присутствовавших там Бийо-Варенна и Колло д'Эрбуа. Из клуба они отправились в комнаты Комитета, где застали Сен-Жюста за написанием того, что, как он слишком смело сказал им, должно было стать их обвинительным актом.118

На следующее утро, 27 июля (9 термидора), Сен-Жюст поднялся, чтобы представить обвинительный акт мрачному от враждебности и напряженному от страха Конвенту. Робеспьер сидел прямо перед трибуной. Его преданный хозяин, Дюплей, предупредил его, что следует ожидать неприятностей, но Робеспьер уверенно заверил прорицателя: "Конвент в основном честен; все большие массы людей честны".119 К несчастью, председательствующим в этот день был один из его заклятых врагов - Колло д'Эрбуа. Когда Сен-Жюст начал читать свой обвинительный акт, Талльен, ожидая, что его включат в него, вскочил на трибуну, оттолкнул молодого оратора в сторону и воскликнул: "Я прошу сорвать занавес!" Жозеф Лебас, верный Сен-Жюсту, попытался прийти ему на помощь, но его слова заглушили сотни голосов. Робеспьер потребовал дать ему возможность быть услышанным, но его тоже перекричали. Талльен поднял над головой присланное ему оружие и заявил: "Я вооружился кинжалом, который пронзит ему грудь, если у Конвента не хватит смелости вынести обвинительный приговор".120

Колло уступил кресло Тьюрио, который был союзником Дантона. Робеспьер с криками подошел к трибуне; звон колокольчика Тьюрио перекрыл большинство слов Робеспьера, но некоторые из них преодолели шум: "В последний раз, президент ассасинов, дадите ли вы мне слово?" Конвент проревел, не одобряя такую форму обращения, и один из депутатов произнес роковые слова: "Я требую ареста Робеспьера". Огюстен Робеспьер заговорил как римлянин: "Я так же виновен, как и мой брат; я разделяю его добродетели; я прошу, чтобы мой арест был постановлен вместе с его арестом". Лебас попросил и получил ту же привилегию. Декрет был проголосован. Полиция взяла обоих Робеспьеров, Сен-Жюста, Лебаса и Кутона и поспешила в Люксембургскую тюрьму.

Флерио-Леско, тогдашний мэр Парижа, приказал перевести заключенных в Отель де Виль, где принял их как почетных гостей и предложил им свою защиту. Главы Коммуны приказали Анрио, начальнику Национальной гвардии столицы, взять солдат и пушки в Тюильри и держать Конвент в плену до тех пор, пока он не отменит свой декрет об аресте; но Анрио был слишком пьян, чтобы выполнить свою миссию. Депутаты поручили Полю Баррасу собрать отряд жандармов, отправиться в Отель-де-Виль и вновь арестовать заключенных. Мэр снова обратился к Анриоту, который, не имея возможности собрать Парижскую национальную гвардию, собрал вместо нее импровизированный отряд санкюлотов ; но они уже мало любили человека, который снизил их зарплату и убил Эбера и Шометта, Дантона и Десмулена; кроме того, начался дождь, и они разбрелись по своим работам или домам. Баррас и его жандармы без труда захватили власть в гостинице де Виль. Увидев их, Робеспьер попытался покончить с собой, но выстрел, вызванный его нетвердой рукой, прошел мимо его щеки и лишь раздробил челюсть.121 Лебас, более стойкий, вышиб себе мозги. Огюстен Робеспьер сломал ногу в бесполезном прыжке из окна. Кутон с безжизненными ногами был сброшен вниз и лежал там беспомощный, пока жандармы не отнесли его в тюрьму вместе с двумя Робеспьерами и Сен-Жюстом.

Следующим днем (28 июля 1794 года) четыре тумбы доставили этих четверых, Флерио, Анриота (все еще пьяного) и еще шестнадцать человек на гильотину на площади Согласия, которую мы теперь называем (условно) площадью Согласия. По пути они слышали от зрителей разнообразные крики, среди которых были "Долой максимализм!".122 Их ждала модная публика: окна, выходящие на площадь, были арендованы по баснословным ценам; дамы пришли разодетые, как на праздник. Когда голова Робеспьера была поднята над толпой, поднялся крик удовлетворения. Еще одна смерть мало что значила, но эта, по мнению Парижа, означала, что Террору пришел конец.

VI. ТЕРМИДОРИАНЦЫ: 29 ИЮЛЯ 1794 ГОДА - 26 ОКТЯБРЯ 1795 ГОДА