Директория получила это послание вместе с сообщениями о последних военных и дипломатических успехах Наполеона. Молодой генерал, гордый победой и чувствующий, что далекие политики не в состоянии, как он, заключать договоры в зависимости от ресурсов противника и состояния французской армии, взял на себя право заключать мир и войну, а также определять цену, которую должен заплатить каждый итальянский город или государство, чтобы пользоваться защитой, а не страдать от алчности своих войск. Так, после триумфального вступления в Милан (15 мая 1796 года) он заключил перемирие с герцогом Пармским, герцогом Моденским и королем Неаполя, гарантировав им мир с Францией и защиту от Австрии, и указал, какие пожертвования каждое из этих княжеств должно заплатить за эту благосклонную дружбу. Они выплачивали мучительные суммы и с мрачным бессилием переносили кражу шедевров искусства из своих галерей, дворцов и общественных площадей.
Милан радушно принял его. Почти столетие он жаждал свободы от австрийского владычества, и этот молодой военачальник был необычайно любезен для завоевателя. Он был благосклонен к итальянской речи и манерам, ценил итальянских женщин, музыку и искусство; они не сразу поняли, как высоко он ценит итальянское искусство. В любом случае, разве он не был, за исключением месяца или около того, итальянцем? Он зримо собирал вокруг себя итальянских художников, поэтов, историков, философов, ученых и оживленно общался с ними; на какое-то время он казался Лодовико Сфорца и Леонардо да Винчи, возрожденными и слитыми воедино. Что может быть очаровательнее его письма к астроному Барнабе Ориани?
Ученые люди в Милане не пользовались заслуженным вниманием. Спрятавшись в своих лабораториях, они считали себя счастливыми, если короли и священники не причиняли им вреда. Теперь это не так. В Италии мысль стала свободной. Нет больше ни инквизиции, ни нетерпимости, ни тирании. Я приглашаю всех ученых людей собраться вместе и сказать мне, какие методы следует принять или какие потребности удовлетворить, чтобы дать наукам и изящным искусствам новую жизнь.... Молю вас передать эти чувства от моего имени выдающимся ученым людям, живущим в Милане.50
Наполеон включил Милан и другие города в Ломбардскую республику, граждане которой должны были разделить с французами свободу, равенство, братство и налоги. В прокламации к новым гражданам (19 мая 1796 года) он объяснил, что, поскольку освободительная армия заплатила высокую цену за освобождение Ломбардии, освобожденные должны внести около двадцати миллионов франков на содержание его войск; это, конечно, небольшой взнос для такой плодородной страны; кроме того, налог должен "взиматься с богатых... и с церковных корпораций", чтобы пощадить бедных.51 Не столь широкую огласку вызвал отданный накануне приказ о том, что "за французской армией в Италии должен следовать агент, чтобы разыскать и передать Республике все предметы искусства, науки и так далее, которые находятся в завоеванных городах".52 Итальянцы могли отомстить только каламбуром: "Non tutti Francesi sono ladroni, ma buona parte" ("Не все французы - грабители, но большая их часть"). Наполеон, однако, следовал примеру, поданному Конвентом и Директорией.
Это художественное разграбление завоеванных или освобожденных земель не имело прецедентов; оно вызвало возмущение везде, кроме Франции, и послужило примером для последующих воинов. Большая часть трофеев была отправлена в Директорию, была принята там с радостью и попала в Лувр, где Мона Лиза, хотя и изнасилованная, никогда не теряла своей улыбки. Наполеон оставил себе лишь малую часть итальянских доходов;53 Часть из них была вложена в разумные взятки; большая часть пошла на оплату войск и умерила их рвение к воровству.
Справив гнездо для своей невесты, он умолял ее (18 мая) приехать и присоединиться к нему. "Милан... не может не радовать вас, ибо это очень красивая земля. Что касается меня, то я буду дико радоваться..... Я умираю от любопытства, чтобы увидеть, как вы носите своего ребенка.... Addio, mio dolce amor.... Приезжайте скорее, чтобы услышать прекрасную музыку и увидеть прекрасную Италию".54 Пока его письмо путешествовало, он вернулся к делам, связанным с изгнанием австрийцев из Италии. 20 мая он снова был со своими войсками; зная, что вскоре им придется столкнуться со многими препятствиями и армиями, он обратился к ним с еще одной красноречивой прокламацией:
СОЛДАТЫ!
Вы хлынули, как поток, с высот Апеннин; вы повергли и рассеяли все силы, противостоявшие вашему походу..... По, Тичино, Адда ни на день не могли остановить ваше продвижение..... Да, солдаты, вы сделали многое, но неужели вам больше нечего делать? ... Нет! Я вижу, что вы уже летите к оружию; ленивый отдых утомляет вас; каждый день, потерянный для вашей славы, потерян и для вашего счастья. Давайте двигаться дальше! Нам еще предстоит совершить форсированный марш, одолеть врагов, завоевать лавры, отомстить за обиды.....