The Struggle for the Eurasian Borderlands. From The Rise Of Early Modern Empires To The End Of The First World War

В донационалистическом мире монархия воплотила в жизнь две объединяющие идеи, которые впоследствии способствовали ее распаду. Первая из них заключалась в использовании жаргонного языка. Второй идеей была двойная концепция гражданства, которая устанавливала общий для всей империи ландеспатриотизм, позволяя местным патриотам основываться на "нации" в смысле отличительной этно-религиолингвистической групповой идентичности. В долгие годы после Французской революции эта "гибридная" форма легитимации подверглась нападкам. Местные говоры и этнолингвистические лояльности нашли более привлекательное пристанище в эксклюзивных концепциях национальных государств и народном суверенитете, подрывая тем самым идеологические основы имперского правления.

Вплоть до периода Ауфклярунга многоязычие было частью габсбургской традиции. Немецкий язык на практике был общим языком. Другие жаргоны использовались на местном уровне в образовательных целях, исходя из того, что ключом к культуре был национальный язык. Сами правители обучались многоязычию, хотя в основном их подготовка велась на языках Западной Европы: немецком, французском, испанском и итальянском. Чешский и венгерский были случайными приобретениями. Но немецкий постепенно занял доминирующее положение, хотя Контрреформация и особое положение Венгрии сохранили латынь до конца XVIII века. Политизация языка набирала обороты при Марии Терезии и особенно при Иосифе II, чей языковой указ 1784 года установил немецкий язык в качестве административного языка королевства. Венгры реагировали и сопротивлялись, продвигая мадьярский язык на замену латыни, и этот процесс был завершен в 1844 году требованием использовать его на заседаниях диеты. Это породило то, что Роберт Эванс назвал "грозными идеологическими проблемами". Последовали дебаты об "азиатском" происхождении мадьяр. Венгерские специалисты, гордившиеся своей связью с традициями степных кочевников, создали контрмиф о гуннском происхождении. Вместе эти две концепции заложили основу для романтического мадьярского национализма, который усилил традиционное сопротивление централизованному имперскому правлению.

Последняя попытка монархии навязать немецкий язык своим подданным была частью конституционного эксперимента 1850-х годов, получившего название неоабсолютизм. Единственная попытка управлять всеми землями Габсбургов с помощью одного языка, она установила немецкий язык в качестве языка администрации, судебных органов и высшего образования. Натолкнувшись на сопротивление, монархия вскоре отступила. Тем не менее, немецкий язык продолжал оставаться доминирующим языком бюрократии, армии и коммерческой жизни; в немецкоязычных регионах был самый высокий уровень жизни в монархии. Поэтому вплоть до 1880-х годов немецкоязычное население не испытывало потребности в создании организации для защиты своей национальности или противостояния чужой. Региональное самосознание (Landesbewusssein) для жителей Богемии, Моравии, Штирии, Каринтии и т.д. преобладало до последних десятилетий XIX века.

 

Пруссия и внутреннее давление растущих национальных движений всколыхнули огоньки немецко-австрийского национального самосознания. Первый залп был сделан разрозненной группой интеллектуалов, которые в 1882 году провозгласили Линцскую программу. В ней предлагалось создать демократическое австро-немецкое национальное государство, лишенное славянских провинций и приверженное бескомпромиссной национализации провинций со смешанной национальностью, таких как Богемия. Три года спустя член немецкого парламента Георг фон Шёнерер дополнил программу Линца пангерманской, антисемитской и антикатолической программой. Хотя эта программа так и не получила распространения в Австрии, она оказала влияние на молодого Адольфа Гитлера. Вслед за ней начали действовать другие немецкие националистические организации. Ни одна из них не собрала много голосов, но они помогли отравить политическую атмосферу конца XIX века.

Настоящий крах попыткам консолидировать имперскую идеологию принес компромисс с венграми. Это тоже было следствием военных поражений 1859 и 1866 годов, исключения Габсбургов из Италии и Германской конфедерации, а также сопротивления венгров централизаторской политике неоабсолютизма. В конце XIX века венгерские правоведы изобрели новую традицию Священной короны, которая служила альтернативной имперской идеологией. Корона святого Стефана, покровителя Венгрии, была представлена как корпоративная политическая концепция, включающая короля и дворянство, но меняющая многовековую биполярность между королевской властью и оршагом (страной или нацией) в пользу последнего. Будучи наследственным владением чужой династии, корона трансформировалась, чтобы представлять суверенитет венгерской нации.