The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

– Лучше укачать на груди. – Я сажусь на стол.

– Ненавижу, когда сидят на столе. Слезь.

– Дай мне руку, я боюсь высоты.

– Ты, может, прекратишь паясничать?

– Ты, может, прекратишь меня убивать?

– Андрей, в самом деле. – Она картинно роется в сумке, перекладывая кошелек, сигареты и ключи. – Ты себе не тот объект выбрал, на меня это не действует.

– Ты даже не попробовала. – Я машинально хватаю ее футляр с очками и начинаю вертеть в руках.

– Пробовала... не с тобой. Футляр можно?

– Махнемся на номер телефона?

– Зачем? – Она искренне пожимает плечами. – Это не поможет.

– Хорошо, давай по-другому. Я верну тебе футляр. А ты попросишь мой номер, идет?

– Зачем он мне?

– Кто знает, вдруг захочешь отправить эсэмэс?

– У меня есть кому отправить! – Она закидывает ногу на ногу.

– В смысле? – кладу футляр на стол, достаю сигарету и мну ее в пальцах. – Ты замужем? В смысле... у тебя есть молодой человек и все такое?

– Все такое...

Я опускаю голову и упираюсь взглядом в большие пальцы на своих ногах, которые как-то особенно нелепо торчат из сандалий. Затылком чувствую, что и Наташа смотрит туда же.

– Ты с пляжа, что ли, приехал? Или из солярия? – последний вопрос звучит особенно презрительно.

– Неа, – отвечаю я, понимая, что все рушится к чертям. Рассыпается, не находит связей. – От одной знакомой. Летел к ней, хотя вначале думал прилететь к тебе. Но у нее... – поднимаю голову, смотрю на нее. – Она собиралась повеситься, это катит за уважительную причину?..

– Вытащил из петли или не успел?

– Успел. Как раз к началу спектакля. Чистый развод.

– Ты все еще ведешься на женские истерики? Странно, вроде большой мальчик... – Она достает сигарету, встает, подходит к окну и открывает форточку. Закуривает.

– Ведусь. А ты когда-нибудь вешалась? – тоже закуриваю на автомате.

– Неа, вены пыталась вскрыть. Он был рок-музыкант, а я дочь богатых родителей, – говорит она, выпуская дым в форточку.

– «Ты не стала женой, я не стал звездой», – цитирую я Науменко.

– «Но я часто вспоминаю те времена, когда я знал тебя совсем другой», – продолжает она.

– Стал? – Я смотрю на кольца дыма от сигареты и чувствую, как внутри поднимается волна каких-то давно забытых чувств и страхов.

– Нет, не успел. Дознулся.

– Счастливый! – бросаю я.

– Что тебе мешает? Съемки в рекламе? Неотработанный контракт? Социальный статус? – Оттого что она не оборачивается, мне кажется, что все эти вопросы она задает собственному отражению в давно не мытом школьном окне.

– Мне нужное подчеркнуть, или ты сама себя спрашиваешь? – Не сводя с нее глаз, я запускаю руку в ее сумочку и достаю мобильный.

– Себе я, кажется, уже ответила. – Она глубоко затягивается, поправляет волосы и замолкает.

– Ответы тебя устроили? – лихорадочно набираю свой номер с ее телефона, чувствую вибрацию айфона в кармане джинсов.

– Не вполне. – Она резко разворачивается, но я успеваю закинуть ее телефон обратно в сумку за секунду до того. – Ты знаешь тексты Науменко?

– Жизнь заставила.

– Нелегкая у тебя жизнь, да, Андрей Миркин?

– Была гораздо труднее до того...

– ...как ты меня встретил. Ненавижу банальности!

– Ты не оставляешь мне на них времени. До того, как в Голландию свалил.

– Ты жил в Голландии? – Ее глаза оживляются.

– Один ужин вдвоем, а?

– Правда, не стоит. – Она подходит ближе, слегка касается рукой моего плеча, по моей спине бегут мурашки.

– У меня руку свело любовной судорогой, – кривляюсь я и хватаюсь за плечо. – Можешь слегка помассировать, вот здесь?

– Могу прижечь сигаретой, чтобы не мучился. – Она улыбается, окончательно сводя меня с ума.

Я заваливаюсь на бок и начинаю чуть-чуть дергать левой ногой.

– Всего одно касание, и ты спасешь жизнь человека, или убьешь меня, не коснувшись! – Я тяну к ней руки.

– Если бы я могла убивать людей, не касаясь, этот город стал бы много лучше. – Ее глаза снова становятся безразличными. – Вставай, Миркин, дети могут зайти!

– Боишься быть скомпрометированной? – Я понимаю, что до питерского самолета около трех часов, а вот до нашего с ней ужина... Поднимаюсь со стола.

– Боюсь показаться навязчивой, но ты меня слегка утомил. Мне нужно идти, прости! – Она говорит абсолютно холодным тоном, но сумку со стола не убирает, оставляя мне тем самым щель в пять миллиметров, в которую я, как всякий срывающийся со скалы, всовываю палец.

– Три чашки кофе!

– Почему именно три?! – За щелью обнаруживается довольно большая полость.

– А почему бы, собственно, не три?

– Господи! – кривится она. – Одна сплошная демагогия.

– Нет. Это – демагогия, – говорю я, указывая на нее пальцем. – Так любила говорить Ульрика Майнхоф.

– Это дизайнер одежды, да? – Она хлопает ресницами, стараясь быть похожей на одну из тех... но у нее выходит неубедительно.

– Ага, западногерманский бренд. Фракция Красной Армии. У тебя есть что-то этой фирмы?

– Пудреница в форме автомата Калашникова.

– А у меня джинсы из кожи Баадера. Нам будет хорошо вместе, правда?

– Я могу попросить помощь зала? – Она прищуривается и перекладывает школьный журнал с одного края стола на другой.

– Боюсь, у вас больше не осталось подсказок. – Я укоризненно качаю головой.