Тиамат

А еще можно утешать себя тем, что всё рано или поздно закончится. Сомнительный в эффективности аргумент. Когда он кого успокаивал? Точно уж не меня.

Поежившись, вдруг понял, что бояться меньше не стал. Страх трудно лечить философией. За него я презирал себя и ненавидел скелета. Кто просил лезть ко мне в душу? Там и так черт знает что… А это недомертвие только и может злорадно глумиться над узником. Ему-то, понятно, ничего не грозит. Он уже мертв.

– Из небытия вышел и туда же уйдешь, – проворчал тот, легко считав мысли. – Что плохого в небытии? Оно не беспокоило в прошлом, отчего ж пугает так в будущем?

– Там не было того, кто мог бы бояться, – машинально ответил я. – А здесь он есть…

– И скоро не будет! Проблема исчезнет, всё хорошо! – продолжал издеваться скелет.

Сволочь! Зачем мне с ним разговаривать? У мертвеца нет воспоминаний. Он не поймет предсмертной тоски живого. Прощания со всем, что уйдет навсегда: улыбки ясноглазой девчонки, аромат бабулиной стряпни по утрам и тихие вечера у камина.

– Подобными картинками себя лишь разжалобишь! – с иронией отметил скелет. – Воспоминания кажутся ценными, но сколько из них уже благополучно забыл? Как видишь, в этом нет катастрофы. Ты как старуха над сундуком с ненужным тряпьем.

– Ты не поймешь, если у тебя всего этого нет, – возразил я. Да что он знает о живых? Ведь это есть «мы» – память, привычки, характер… И сумма всего себя очень ценит. Никто не захочет из нее ничего вычитать.

– А если чуть вычесть, в какой момент «я» станет «не я»? – не унимался скелет. – Когда кучу уже нельзя назвать «кучей»? Десять, пять или три?

Я лишь устало вздохнул. Жаль, не умею не думать. Как утомительно, когда от назойливого собеседника нельзя спрятать мысль!

– Ты прячешься лишь от себя! – едко добавила нежить.

– Хорошо, пусть каждый миг существует новое «я», раз ум и тело меняются, – признал, наконец, я. – Память, настроение, клетки – всё за что ни возьмись. Но в этой сборке изменчивого постоянна осознанность. Это же факт!

– Постоянна? А как же обморок, глубокий сон без сновидений, тупица? Там никакой осознанности вроде бы нет, – тут же уличили меня, издевательски щелкнув костяшками.

– Чтобы утверждать отсутствие, надо уже быть! – возразил я. – Осознать неосознанность некому, пауз в ней нет.

– Отлично. Так эта «осознанность» у всех разная или же нет? – хихикнул скелет.

– Нет, – неохотно подтвердил я, увидев подвох. – Она пуста от качеств ума.

– А если так, можно ли ее потерять? – мой оппонент вопросительно посмотрел на мышку. Та внимала с трепетом. Жрать, небось, хочет. Продалась за корм.

Можно ли потерять? Вот этот непростой вопрос всегда ставил в тупик. Чтобы потерять, надо быть, а если ты есть, тогда что потерял?

– Вот то-то и оно… Когда мозг умрет, ум исчезнет, – продолжал зудеть скелет. – Он ведь его продукт. Но точно такая же осознанность в ком-то другом. Это как свет, бьющий снаружи в темный сарай. Источник один, но каждая щель между досок чей-то персональный мирок. Если глаз слепнет, то еще миллиарды видят по-прежнему. Осознанность не моя, не твоя и не чья-то еще. Мир существует, когда воспринимается, а воспринимается он кем-то всегда.

– И как мне всё это поможет? – равнодушно пожал я плечами. – Вот прямо сейчас?

– Глупо бояться расставания с тем, что потерять невозможно. В песчаных замках постоянен только песок. Рано или поздно их неминуемо размоет волной. Это надо принять, в этом нет катастрофы.

– Да-да… И тогда наши проблемы исчезнут. Рассосутся сами собой! – раздраженно передразнил я, копируя его интонации.

– Сансару в нирвану способен превратить только твой собственный взгляд! – в пустых глазницах полыхнуло огнем. – Просветления невозможно достигнуть! Его можно лишь распознать! И потому идея духовного поиска изначально абсурдна. Ошибаются как раз в тот момент, когда начинают искать.

– Так надо искать или нет? – вконец запутался я.

– Оно само собой ищется. Мираж принимается за постоянно убегавшую истину, но поиск и погоня бессмысленны, если искомое уже на плечах. Я не устаю повторять это тебе уже многие жизни: всё совершенно, ничто не требует исправления, ничего исправить нельзя. «Исправитель» – иллюзия! Потому застынь и узри: любая форма – тюрьма! Признай свою сущность, уверься в одном! Познай, что извечно свободен! – заключил скелет, вновь щелкнув костяшками.

Я вздрогнул, хотя поначалу эти слова не произвели впечатления. По сути, в них нет ничего нового. Нечто подобное много раз говорила мне Нима. Я понимал ход ее мысли, но практическая ценность была нулевой. Но сейчас все иначе. Восприятие после «щелчка» стало совершенно другим.

Вероятно, дело всё же не в словах, а в энергии. В том, что стояло за ними. Банальные истины будто приобрели вес и объем, выглядя откровением не столько для разума, сколько для сердца. Они как снаряды, которые пробили броню и фильтры ума, после чего легли точно в цель.