Тиана. Год Седой крысы (СИ)

С темнотой мы на поляну съехали с наезженной дороги. Холод был такой, что чудилось, и душу выморозит. Да мне то все равно было. Я как кукла стала деревянная, которую Лидко из чурки вырезал. И кабы не тоска, сердце разрывавшая, засомневалась бы, что и жива вообще.

Вои же на ночлег становились, на меня с опаской оглядываясь. Из ели веток нарезали, дров собрали, скоро и костер заплясал весело по дровам, и похлебкой запахло. Мне же казалось, что сон дурной вижу, а плошку с супом наваристым, чудилось, змеями и червями набрали. Но ела, знала, что силы нужны будут.

— Звать то тебя как? — спросил воевода, рядом на корточки присаживаясь.

— Кристианой, мать назвала. — сказала я прожевывая черствый хлеб.

— Значит не показалась мне кровь в тебе таххарийская… Скажи, колдовка, что мне от судьбы ждать-то.

Я вздохнула и плошку пустую отставила. Сама же повернулась, в глаза ему заглянула.

— Ты правильный выбор сделал, меня с собой забрав, да к словам моим прислушавшись. Княжич и правда тебя за то возвысит. Да только по тонкому льду ты ходить будешь, шаг неверный сделаешь и под воду уйдешь. А чтоб не случилось того с тобой, оставь девку княжича. Она все равно не по тебе. Сам же к жене и детям тогда вернешься, да еще и не последнее слово при князе говорить будешь.

На том я глаза опустила, чтоб не видеть, как он лицом побелел, да как челюсти сжал, что зубы затрещали.

Но скоро в руки себя взял, и сказал:

— Меня Ольвен зовут. Если чего надо не молчи, говори.

На то я только вздохнула, да кивнула.

К обеду следующего дня мы в стан денмаркских воинов въехали. Они как меня увидели, так и загалдели, как галки, да только Ольвен уже наученный был, цыкнул на них и прямо к княжича шатру привел.

Пахло там потом и дымом. А еще сталью, кровью омытой. Потому, едва за мной полог закрылся, как голова кругом пошла, и тошнота к горлу подступила. Ольвен то заметил да все равно едва подхватить успел, когда на землю оседать начала.

— Ну что? — пробасил нетерпеливый голос над головой.

— А я что лекарь? — ответил второй.

— Так где лекарь-то? — снова первый гаркнул так, что у меня перед глазами цветные круги заплясали.

— Не надо мне лекаря, — просипела я. — Переволновалась просто.

И встать попробовала, да только то не сразу у меня вышло.

— Лежи уже, — сказал тот, кто лекаря звал. — А еще колдовка.

— Так что, если колдовка, так и не человек уже? — сказала я, все таки поднявшись.

То что передо мной княжич был, поняла бы и не будь колдовкой. По гордо голове вскинутой, с едва пробившимся пухом на щеках. По подбородку, упрямому, по глазам серым, внимательным. Да по вышивке на груди с орлом, крылья раскинувшим.

— Что ж, если очухалась, тогда и поговорим, — сказал он, прищурившись.

Я же по сторонам огляделась. Хоть и темно тут было, а видно, что не привык княжич к роскоши. И лишнего ничего не было. Только душно стало еще больше, от того, что людей набилось, что дыхнуть нечем.

— Поговорим, княжич, да только, скажи, чтобы нас с тобой вдвоем оставили, а то и дышать здесь трудно.

На то он только застыл, не на долго, да уверенно спровадил всех почти, оставив при себе, разве что одного воя. Седого, почти как я, да только седина та не от дара была, а годами нажитая. В нем я опознала человека, что правду ото лжи отличить может.

— Велэй останется, — сказал княжич, — Так зачем пришла, да еще и по доброй воле, колдовка Кристиана?

А в голосе недоверия столько на издевки, что ими море залить можно от края до края. И смотрит настороженно, словно в горло брошусь ему, как зверь лютый. Озлило меня то, потому и окрысилсь:

— Разве не сказал тебе вой твой? Я свою жизнь, выменяла на жизнь людей в городе.

— Сказал. Да только то от тебя услышать хотел, — и на Велэя покосился.

Тот же кивнул, подтверждая, что правду говорю. Княжич на то хмыкнул.

— И в чем же служба твоя будет? — усмехнулся княжич, — Ты только учти, постель мне есть кому греть, и ты целого города не стоишь.

Я только привычно вздохнула, да подняла глаза ртутные в его серые вглядываясь.

— Ты княжич, не потому пошел в поход на Аллирию, что слышал, будто все войска наш князь к таххарийской границе стянул. Хоть о том своему отцу и доказывал. Тебя грызет, что он тебя еще юнцом считает, да ни во что не ставит совсем. Вот и решил ты доказать, чего стоит молодая кровь. Да только если так на север пойдешь, и славы тебе не будет, и голову сложишь.

Я вздохнула, слыша, как задышал часто.

— А если славы хочешь, да чтоб отец с твоим словом считаться стал, на юг иди. Там ты легко победы добьешься. Они тебе сами в руки падать станут, как яблоки спелые.

— Откуда ты то взяла? — спросил он.

— Видела я. Жизнь твоя и твоих людей зависит от того, послушаешь меня или нет.

С теми словами голову опустила и украдкой на Велэя глянула. Он же не кивнул княжичу, а сказал.

— Правду сказала, всю до слова, — сказал, и в голосе его я опознала второго, что надо мной хлопотал, когда сознание меня покинуло.

Княжич же задумчиво по колену забарабанил, словно и не зная, верить мне, или нет.

А потом крикнул так, что сжалась я вся.

— Альвар! Сюда иди.