Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Но в мире тишины и сна.
Где ты так глубоко дышала,
Быть может, только ты одна
Средь призраков существовала, —

обращается он к музе — существу иного мира. Но еще более подчеркнута призрачность здешнего в стихотворении о душе:

Как в водах темного колодца,
Во мне душа отражена,
Легчайшими крылами бьется
О гладь зеркальную она.

Сквозь толщу бледного эфира

Доходят, слышные едва,
Несуществующего мира
Неясные, как сон, слова.

Нет ничего, ни зла, ни блага.

Ни мудрости, ни правды нет, —
Зеркальная темнеет влага,
Мерцает отраженный свет.

Но если это действительно так, или так хотя бы отчасти, т. е. если здешний мир обратно — подобен тому — то многое меняется. Что казалось нам до сих пор богоотступничеством, может быть, на самом деле богооставленность. Не человек забывает, отступает от Бога, а Бог от человека.

Когда-то на эту тему немало писали и в прозе, и в стихах. Писали и Гиппиус и Сологуб[75], не говоря уже о поэтах менее славных. Есть об этом и у Розанова[76] в «Опавших листьях»[77]. Я сейчас не помню точно, как у него сказано, но смысл приблизительно тот: «Я звал любовь, любовь, любовь, а ко мне шла смерть, смерть, смерть». Интересно, что сейчас буквально то же мог бы о себе сказать Смоленский.

Отношение к вопросу было, конечно, разное. Так, Гиппиус видела в богооставленности некое испытание:

Он испытует — отдалением.
Я принимаю испытание.
Я принимаю со смирением
Его любовь — Его молчание[78]

.

Сологуб проще и безнадежнее:

Что мы служим молебны
И пред Господом ладан кадим!
Все равно непотребны,
Позабытые Богом своим.

В миротканой порфире,

Осененный покровами сил,
Позабыл Он о мире
И от творческих дел опочил[79].

Но, может быть, всех проще, смиреннее Смоленский: ни мистики, ни рассуждений — только вздох:

Как одинок бывает человек.
Когда он Богом на земле покинут.

И вот, в новом свете, становится явным то, о чем раньше не подозревал никто: смирение.

………………………………………..

За слабое тепло, за слабый свет,
Хотя бы призрачный, хотя бы ложный

……………………………………………..

Благодарить я должен Бога. Есть
Вокруг меня, в ночи без сна и света,
Есть люди на земле — о, их не счесть!
Которым не было дано и это.

И может быть, бесконечно повторяющаяся любовная трагедия Смоленского вовсе не оттого, что у него вместо сердца камень, а по другой причине: счастье, к какому он стремится, — на земле недостижимо.

Оно исчезает, счастье,
Надежду оставь навсегда.
Так, меж коченеющих пальцев,
Ледяная скользит вода.
…………………………….

Оно исчезает в тумане,

Вслед ему не кричи —
Счастье знает, для сердца земного
Смертельны его лучи.

***

Но все равно — чем бы ни было взаимоотношение двух миров, в каком бы преломлении они друг друга ни отражали, кто кого бы ни мучал — человек Бога или Бог человека, от какой бы любви — недоступной или доступной — ни каменело сердце, жизнь для Смоленского — всегда и везде ад. В его душе поселилась смерть, и она, как ненасытное чудовище, пожирает все.

О, страшная смерть без тленья,
Ненасытный червь темноты…

Или еще страшнее:

Слизывает дьявольский язык
Свет с души моей.

И все-таки, несмотря на страданье —

В такой тоске, в такой неволе
Как много надо сил иметь.
Чтобы не сойти с ума от боли,
От бешенства не умереть.

Ад Смоленского — ад относительный, как все на земле, ад с «передышкой». О нем можно на какой-то срок забыть, можно к нему даже привыкнуть, устроиться в нем по-домашнему и не без уюта.

Живу как все, живу со всеми,
Не хуже и не лучше всех,
Неслышно пролетает время
И с каждым годом легче бремя
Земного горя и утех.

Привык к земле, ее тщетою

Доволен, как и все. — Но вот…