Тяжелая ночь Донателло (СИ)

Над их головами фонарь, покачивающийся на ветру, погас. Женщина снова потянулась за своим портсигаром.

– Никогда, – ответил он, глядя ей в глаза. Его рука тем временем снова нащупала в сумке зажигалку.

– Отчего же?

– Боюсь, наша беседа выходит за границы деликатности, мэм, – ответил он, поджигая ей сигарету.

– Я никогда не встречала никого, обладающего подобной наружностью говорил бы столь же учтиво. И все же я настаиваю, – она коснулась своих волос.

– Кажется, ответ написан у меня на лице, … мэм. Я не похож на человека и никогда не использовал чье–либо тело для своего удовольствия.

– Что ж, повторю это снова: Вы многое теряете. А знаете, что? Приходите ко мне в эту субботу, я арендую небольшую студию. Приглашаю Вас к своему окну.

– Я вынужден, …

– Согласиться на мое предложение, разумеется, – безапелляционным тоном ответила за

Донателло женщина. Дым сигарет окутал ее фигуру. – Что ж. буду ждать.

Она протянула Донателло, застывшему в робком безмолвии, свой портсигар.

– Возьмите, – спокойно сказала она.

Донателло повиновался.

– Если передумаете, заходите, чтобы просто вернуть его. Это дорогая вещь, не выбрасывайте ее… если вдруг передумайте. – с этими словами она развернулась, направляясь в прочь из переулка.

– Вас проводить, мэм?

Она плавно обернулась.

– О, нет. Спасибо. – она кивнула в сторону противоположного конца переулка, где ее, должно быть, все еще ждала машина. – Дальше я сама. До встречи, Донателло.

Вторник…

Донателло сидит за столом. Его локти уперлись в столешницу. Он обхватил голову руками, очки лежат справа, оправа новая, коричневая, форма квадратная – ни намека на изоленту. Боль терзает переносицу, все его тело охвачено дрожью, Дона лихорадит: если бы на нем сейчас был галстук, он бы ослабил узел, чтобы было легче дышать. Эта женщина не выходила у него из головы. Он ел, а у него перед глазами были изящные своды ее босых стоп; он тренировался и снова видел перед собой ее тонкие аристократические руки, дымящуюся сигарету, зажатую между пальцами. Звук ее голоса, отпечатавшийся в его памяти, бросал Донателло в дрожь. Он не знал, куда себя деть, он ничего не мог делать, стараясь всеми силами сладить с собственными чувствами по отношению к этой женщине. Она была его наваждением, его самой смелой фантазией.

Среда…

Он еще больше замкнулся в себе, избегал любых разговоров. Дон не выпускал из рук ее портсигар. Он осмотрел его целиком, много раз пересчитал сигареты. Когда он впервые открыл его, внутри серебристой коробочки он нашел ее визитку. На ней был только адрес. Он сразу запомнил его, а позже повторял его про себя даже во сне. Он был смущен и сконфужен, в его голове образ этой женщины пульсировал в ярко-красной рамке.

Четверг…

Умник считал дни, по ощущениям, растянувшиеся на годы; он то откладывал портсигар в ящик своего стола, то через минуту снова бросался к нему, как мать к плачущему ребенку, извлекал серебристую коробочку из-под кипы бумаг и прижимал его к пластрону. Он не мог решиться, в то же время он не мог признать, что эта женщина по-настоящему заинтриговала его и он никак не сможет выкинуть ее из головы, если отринет ее предложение, зная, что она будет ждать его появления.

Он видел ее во сне, снова и снова он поджигал ей сигарету, снова вглядывался в ее холодные, точно мраморная плита, черты лица: широко раскрытые светлые глаза, алые губы и выразительные скулы. По ночам он просыпался в поту, тяжело дыша, его голова кружилась, а кровь пульсировала в жилах так неистово, что уже к пятнице Донателло почувствовал себя выжатым, точно лимон.

Суббота…

Она пригласила его к своему окну, но что ждало его внутри? Что готовила ему эта ночь? Все ли с ним будет в порядке, если он все же придет хотя бы ради того, чтобы отделаться от ее портсигара, обжигающего кожу сквозь ткань его брюк? Что будет с ним и сможет ли он жить и работать дальше так, как он привык? Все эти вопросы и многие другие бесконечно всплывали у него в голове, когда он пытался уйти в работу.

Путь к ее дому занял у Донателло в два раза больше времени, чем если бы он просто отлучился в лабораторию в город. Он узнал ее имя. Сделал несколько звонков. Стоически выдержал с десяток долгих гудков, сжав в руках стакан так сильно, что он со звоном лопнул, порезав ему пальцы. Он испытывал боль, и у нее было имя. Диана.