Тяжелая ночь Донателло (СИ)

Донателло переводил взгляд с лодыжек Дианы на ее руки, с рук на ее грудь, с ее груди на крепкие руки ее партнера, с него на цепочки, закрепленные у потолка, с них на красные лампы и так по кругу. Его голова готова была разорваться, в теле бешено пульсировала кровь, он не мог справиться с дыханием и в какой-то момент импульсивно рассудил, что с него довольно.

Не дождавшись окончания действа за окном, Донателло покинул свой пост на пожарной лестнице и, перебравшись на крышу, остановился, только очутившись в паре кварталов от студии Дианы. Он сам не заметил, как пробежал так много, не оглядываясь назад.

На одной из Нью-Йоркских крыш вспыхнуло пламя зажигалки, стройную мускулистую фигуру окутало облако сигаретного дыма. Защелкнулся серебряный портсигар. Это была самая тяжелая ночь в жизни Донателло. И она еще не закончилась.

В уютно обставленной квартире в Верхнем Ист-Сайде зажегся свет. Эйприл не спалось. Она чувствовала, что что-то происходило, но никак не могла взять в толк, что именно ее тревожило. Ответ девушка тщетно пыталась найти в суете прошедших дней, но что-то как будто ускользало от нее.

Щелкнул чайник, кухня наполнилась приятным ароматом свежего кофе. Эйприл сидела на барном стуле у окна, откинувшись назад. Она прикрыла глаза. И подумала о друзьях. Жизнерадостный и по-детски наивный Микеланджело с его неискоренимой любовью к мультикам, вспыльчивый, но добрый Рафаэль, вежливый до скрипа в зубах Леонардо с мечтательным взглядом, умный и загадочный скромный Донателло. Донателло. Она повторила это имя одними губами, оно прозвучало у нее в голове медленно и мелодично, словно древняя музыка. Она произнесла его одними губами медленно и плавно, словно пробуя его на вкус. Донателло… Сколько раз она приходила к нему, сколько часов просидела на краешке его стола в компьютерной комнате, слушая его рассказы о литературе, философии и поэзии. А сколько дней она провела, храня воспоминания о его голосе с таким необычайно бархатистым тембром. Он всегда говорил тихо, его интонации волновали ее, и когда она возвращалась домой в убежище, она продолжала слышать эхо его голоса у себя в голове. Каждый раз, думая о лучших друзьях, она останавливалась на нем и ей становилось сложно контролировать поток ее мыслей. Она рассказывала ему все. О неприятностях на работе, о своих родителях, о парнях, с которыми встречалась. Он терпеливо выслушивал ее, давал свою экспертную оценку ее личной жизни с видом истинного знатока. И она слушалась его. И продолжала встречаться с кем-то время от времени. Потому что это было правильно. Но то, что она каждый раз вспоминала о нем, возвращаясь домой после свидания, правильным уж точно не было. Она бы никогда не осмелилась даже вообразить себе иной вариант развития событий, никогда бы не отважилась что-то изменить. Она видела границы, чувствовала, какую прочную стену он выстроил между ними. И она не собиралась ничего менять. Однако это вовсе не значит, что ей этого не хотелось. Она несколько раз легкомысленно упоминала, что ее дом – их дом, и что они могут явиться к ней в любое время дня и ночи, если того потребуют обстоятельства, в тайне мечтая, что Он однажды постучится в ее окно.

Когда она сидела в его комнате, она смотрела на его руки. Не такие крупные, как у остальных братьев, все-таки род его занятий лежал в несколько ином направлении. Но эти руки, собравшие множество полезных вещей в доме, починивших бесчисленное количество мебели и техники, создавшие много новых удивительных вещей, написавших несколько километров компьютерных кодов, эти руки с длинными тонкими пальцами, чьи движения всегда были так точны, эти руки… они были прекрасны. Эти руки, которые никогда не касались ее без разрешения. Эти руки, о которых Эйприл тайно мечтала, не решаясь признаться в этом даже себе самой. Она казалась себе такой глупой и даже легкомысленной в разговорах с ним, но он никогда не посмел бы выразить при ней свое недовольство, он всегда был сдержан и рассудителен, говорил тихо и вкрадчиво. От колебаний его голоса у нее по телу бежали мурашки.

В последнюю неделю они не разговаривали. Его словно подменили. Он был бледен, его руки дрожали, он то и дело поправлял очки, снимал, чтобы протереть и без того чистые стекла. Новые очки необычайно шли ему, хоть Эйприл и привыкла к старым, какими бы они ни были. Она несколько раз вызывалась принести ему новые, но он каждый раз отказывался. А тут раз, и новые очки сменили старые. И все поменялось. «Разбил», – объяснил он.

В этот раз он не предложил ей зайти, хотя до этого она никогда не спрашивала у него разрешения. Но сейчас, видя, каким встревоженным и рассеянным он был, как бесстрастно и холодно смотрел на нее, она не решилась даже спросить, все ли в порядке. Попыталась списать это на волнение перед конкурсом. Все-таки, все могут время от времени бывать не в духе.