Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде

Но один момент на пленке выделяется среди всех остальных и показывает, насколько удивительной была эта семья. Снятая Кортни в ванной их дома в Карнейшен, запись начинается с того, что Курт купает Фрэнсис. Он одет в бургундский домашний халат и выглядит, как красивый деревенский сквайр. Когда он поднимает Фрэнсис как самолет над ванной, она невольно фыркает, потому что ей весело. На лице Курта застыла улыбка от уха до уха, которая никогда не запечатлевалась на фотографиях. Ближе всего к этому было фото Курта, Венди, Дона и Ким со времен Абердина. На видео Курт выглядит именно тем, кем он был: заботливым любящим отцом, увлеченным своей красивой дочерью и не желающим ничего в этой жизни, кроме как притворяться, что она – самолет, парящий над ванной и пикирующий на желтых резиновых уточек. Он разговаривает с ней голосом Дональда Дака – точно так же, как его сестра Ким в детстве, – и она хихикает и посмеивается, полная того ликования, которое может выражать только восьмимесячный ребенок.

Затем камера поворачивается к раковине, и в мгновение ока сцена меняется. Справа от раковины, закрепленный на восемь дюймов выше стены, стоит держатель для зубных щеток – типичный белый фарфоровый держатель для зубных щеток, как и в 90 процентах домов в Америке. Но это приспособление примечательно тем, что в нем вовсе не было зубных щеток. Там был шприц. Это такой удивительный и неожиданный объект, который можно увидеть в ванной комнате, что большинство зрителей даже не заметят его. Но шприц торжественно висит иглой вниз – печальное и трагическое свидетельство того, что, как бы ни выглядела эта семья снаружи, есть призраки, которые сопровождают даже эти нежные моменты.

К июлю 1993 года зависимость Курта стала настолько обыденной, что стала частью жизни дома Кобейнов, и все крутилось вокруг нее. Метафора, часто использовавшаяся для описания роли алкоголизма в семье, – например, 10000-фунтовый слон посреди гостиной, – казалась настолько очевидной, что мало кто удосуживался ее произнести. То, что Курт будет под кайфом по крайней мере определенную часть дня, стало статус-кво, таким же обычным, как дождь в Сиэтле. Даже рождение ребенка и назначенное судом лечение отвлекли его лишь на время. Хотя Курт и сидел на наркотиках по несколько недель подряд, он не был свободен от опиатов достаточно долго, чтобы полностью вывести их из организма в течение практически года.

В безумной логике, которая настигает семьи, попавшие в зависимость, казалось, что было лучше, когда Курт принимал наркотики. Иначе, когда он страдал от физической боли во время ломки, то был просто невыносим. Лишь немногие действительно высказывали эту теорию – что система, вращающаяся вокруг Курта, была более стабильной, когда он употреблял наркотики, а не воздерживался от них, – но Курт сам признавался в этом. В своем дневнике он утверждал, что если ему суждено чувствовать себя наркоманом в состоянии ломки, то он вполне может быть им на практике. И у него были друзья, которые соглашались с ним. «Задумка “заставить его прекратить употреблять наркотики” была абсурдной и в конечном счете вредной для Курта, – утверждал Дилан Карлсон. – Наркотики – это проблема, когда они влияют на вашу способность, скажем, иметь дом или поддерживать работу. Пока они не превратятся в проблему такого рода, вы просто оставляете человека в покое и ждете, пока он сам достигнет эмоционального дна, – ведь вы не сможете довести его до этого самого дна… У него не было никаких причин не принимать наркотики».

К лету 1993 года зависимость превратилась в линзу, через которую преломлялось все в жизни Курта. И хотя внешне казалось, что наркотики делали его счастливее, в безумном отрицании зависимости, внутренне он был полон раскаяния. Его дневники были исписаны жалобами на неспособность оставаться трезвым. Курт чувствовал, что все вокруг оценивают его, и был прав: каждый раз, когда его товарищи по группе, семья, менеджеры или команда сталкивались с ним, они быстро делали обзор, чтобы определить, под кайфом он или нет. Этот десятисекундный момент Курт испытывал десятки раз в течение каждого дня и приходил в ярость, когда окружающие приходили к выводу, что он под кайфом, хотя все было наоборот. Курт чувствовал себя функциональным наркоманом – он мог употреблять наркотики и выступать, – поэтому он ненавидел постоянное наблюдение и проводил все больше и больше времени со своими друзьями-наркоманами, где он чувствовал, что его изучают менее внимательно.

Однако к 1993 году даже наркотики перестали действовать так хорошо, как раньше. Курт обнаружил, что реальность наркомании далека от очарования, которое он когда-то представлял себе, читая произведения Уильяма С. Берроуза, и даже в замкнутой субкультуре наркоманов он чувствовал себя аутсайдером. Одна запись в дневнике того периода показывает его отчаянно умоляющим о дружбе и в конечном счете о спасении: