Тяжело ковалась Победа

В те дни, когда отправляли в армию, возле сельсовета рев стоял. Кругом народу полно, крик, шум, плач, пьяные мужики, как очумелые. Сын Игната, здоровенный рыжий Савелий, с длинными руками, на коротких ногах, долго петухом кружился среди подвод, а потом вскочил на телегу и прокричал для храбрости: «Я белофиннов бил! Поеду немцев бить!» Александр пьяный шатался – лыка не вязал. Тыкался среди мужиков как слепой, ровно чего искал, и больше его не видели. Пошли с проверкой, почему не уехал, – а он, оказывается, повесился…

Не могли понять, что его заставило…

А вот горемычная Софья всех пережила: мать свою схоронила и еще поводырем побыла перед смертью. Она старше нас с Никитой была ненамного, что-то лет на восемь-десять. В детстве это другой мир – восемь и шестнадцать: ты ребенок, она невеста. Все думали, что не жилец, а вот поди ты, всех схоронила. Когда мы детьми, бывало, разыграемся, она локти на калитку, подбородком упрется и смотрит на нас долгим тоскливым взглядом. Столько в нем горя и зависти виделось, что я даже глаза отводил: стыдно становилось за свою веселость. Я уже тогда ее трагедию понимал. Так вот и погибла вся семья Петра Семеновича.

– У других братьев судьба тоже не слаще, – сматывал снасти Алексей Михайлович. – А внучек-то, кажись, уже дремлет, притомился. Пойдемте, пожалуй, а то как бы вас не потеряли.

Алеша тут же вскочил, схватил рыбу, что Алексей Михайлович дал, и все направились в деревню.

– Деда, а где тот медведь, который говорил: все для детей? – спросил Алеша перед обедом.

– Давно это было, Алешенька. Надо будет поспрашивать, – ответил Юрий Павлович. – Хотя вряд ли найдем…

5

– Когда немцы напали, бабы всполошились – за своих мужиков переживали. А Надежда чуть что, Матвею в пику: «Настоящих мужиков давно на фронт отправили, а тебя и в армию не берут». До последних дней зло с языка капало, – рассказывал на следующее утро Алексей Михайлович. – Матвей не вытерпел. Пошел и записался в народное ополчение. «Может, хоть там от тебя польза будет», – съехидничала супруга.

Воевал он на Ленинградском фронте, медаль «За отвагу» заслужил. В конце сорок третьего его отозвали из армии и направили в какой-то горноэкспедиционный отряд в Киргизию. Там они всякие съемки делали, фотографировали с самолета почти весь Памир. Нашли, говорят, в горах урановую руду. Добывали полукустарным способом, по горным тропам к берегу Иссык-Куля спускали в мешках на ишаках, до Рыбачьего на «ЗИС-5» возили, а дальше – вагонами. Вот в сорок девятом атомную бомбу и взорвали. Но Матвей не дожил до Сталинской премии (в пятьдесят втором ее давали), погиб в лагере: пошутил в горах с погонщиком ослов – и… восемь лет.

Надежда в блокаду долго держалась. Весной сорок второго только слегла. Эшелон на эвакуацию готовили: обходили, записывали, кто с кем поедет. Врач взглянула на нее и махнула рукой: «Эта в траншею пойдет. А ты уже большая, – сказала доктор Ире, – вместе с сестренкой и поедете». Перед самой смертью Надежда все подзывала младшенькую. «Клашенька, подойди ко мне», – шептала она вкрадчиво, щурила глаза до узеньких щелочек. Но Ира прижимала сестренку, не отпускала. Ей казалось, будто мать недоброе замыслила. Очень уж как-то настойчиво звала.

Как мать схоронили, Клаша обреченно прошептала: «Теперь я умру». И не дождалась эшелона. Вот что это такое?

Через много лет Ирина не могла об этом спокойно вспоминать.

Моя Матрена с дочкой тоже не выжили бы в блокаду, если бы не доктор, у которого она до войны прислужничала. Взял он ее к себе в госпиталь нянечкой. Она питалась там похлебкой, ополосками, а хлебушек свой на груди доченьке несла. Без поддержки тогда редко кто выживал.

Василий, брат Никиты, в ту пору сидел. Пять лет он отмучился, до сорок второго, и с трудом выпросился на фронт. Не хотел погибать. Какие уж в лагере могли быть помойки? А он по ним ползал и что-то еще выискивал, чтобы с голоду не сдохнуть. Охрана не разрешала – половину зубов ему ногами повыбили. Когда трупы из лагеря вывозили, стрелок охраны вскакивал на бричку и делал контрольный удар штыком в грудь, чтобы живой из зоны не выскользнул. Одно было спасение – фронт. Там тоже смерть кругом, но если погиб, так хоть за Родину! Василию повезло: его взяли. С месяц подкормили – и в теплушках на передовую.

Штрафники вылезали из окопов и шли в полный рост – не прятались. А уж когда до немцев оставалось рукой подать, они кидались с яростью. Тут уж они дрались как звери: после первой крови из госпиталя многих направляли в обычную часть. Издалека пуля неприцельная – смерть не всегда несла, а если что, меньше мучений. Отступать-то все одно некуда было: за спиной заградительный отряд с пулеметами – расстреляют. Вот такая ему судьба выдалась.