Тяжело ковалась Победа

Тушенку, «ножки Буша», паштет выдавали по спискам, с отметкой в «заборной книжке», которую Семен Фомич придумал. Потом свиные ноги да уши по норме отпускали в счет зарплаты.

И потихоньку дело пошло. Народу как-то жить надо было…

Года через три меха чуть ли не в Америку уже возили продавать. А мы все так же бедствовали. Зарплату получали с большими задержками – все больше авансы. Конечно, было бы заработано, деньги всегда кстати. Хорошо, хоть пенсию старикам платили. Правда, тоже не вовремя, но без хлеба все-таки не сидели.

Инфляция сумасшедшая. За один девяносто второй год цены подскочили в двадцать шесть раз. Пенсию немного прибавили только в ноябре, а увидели мы ее аж в марте следующего года. В девяносто третьем цены выросли еще в девять раз. Кто-то на этом наживался, а мы бедствовали. Государству и дела до нас не было. Нищета…

Поднялся и наш Семен Фомич. «Фольксваген» сверкал у крыльца. Заглянул я как-то к нему в контору. Он хоть и дальний, но все-таки родственник. Хотел аванс выклянчить.

Мишке помогать надо – не бросать же ему учебу! Стипендии парню – на неделю, а дальше – зубы на полку. У нас картошка есть да коровенка – с голоду не пропадем.

Семен Фомич сидел в своем кабинетике, загаром с Канарских островов темнел, в себя еще прийти не мог после такого путешествия – может, поэтому разоткровенничался. «Подожди, – говорит, – Петр Кириллович из Америки с сыном вернется – подкинет деньжат, обещал. Вроде удачно сбыли последнюю партию песца. А может, и сам нагрянет… Теперь все зверосовхозы ему принадлежат. Ну, не только ему. Но большая часть – его». – «Сумел! – вырвалось у меня. – А как же ты, Фомич, прохлопал?» – «Ему хорошо, – смотрел в окно Семен Фомич. – Они там в Москве беспроцентный кредит перед самым развалом хапнули, закупили иностранное оборудование, ангары, стройматериалы, машины. Погрузили, отправили все сюда, как гуманитарную помощь, а мы теперь…» – «А кредит? Его же отдавать надо!» – «Ха! – усмехнулся Фомич, дивясь моей наивности. – Давно рассчитались! Брали миллионы у Рыжкова, а отдавали эти же миллионы Черномырдину. Вот и вся механика», – с огорчением закончил Семен Фомич и немного сконфузился – наверное, понял, что сболтнул лишнее. «Ну, и ты не на “Запорожце”», – приободрил я его. «Это все, что он мне дал, – печально признался Фомич. – А вот сынок, Кирилл Петрович, начнет управлять – глядишь, и отберет». – «А когда же зарплату-то нам отдадите? Все аванс да аванс. Сколько можно ждать?» – «Не знаю».

В девяносто шестом мы с Анютой голосовали за коммунистов, но вернуть прежнюю жизнь не удалось. Многие областные и городские руководители примкнули к Зубову: у него деньги.

Теперь – не то что раньше. Тогда можно было отпроситься, если занемог, или по семейным делам, а теперь у заведующего отделением один ответ: «Я не держу. Можете увольняться».

Народ притих: работы, кроме как в зверосовхозе, нет.

Наш бывший колхоз «Светлый путь» – теперь АО. Заработки совсем никудышные, ничего за полцены не выпишешь. Все схвачено.

Какие гроши получим – сразу Мише в Санкт-Петербург: внук ведь уже родился.

Петр Кириллович так и не появился в наших краях. Лечится где-то в Германии. Говорят, бразды правления передал сыну. Недавно пробежал слух: молодой Зубов скоро прилетит, чуть ли не на своем самолете…

Узнает ли меня Кирилл Петрович?..

ПЕСНЯ НАД ОЗЕРОМ Повесть

Ранним утром над проточным таежным озером парит легкий туман, из зарослей кустарника на крутом берегу курится седой дымок костра.

В закопченном солдатском котелке варится уха. Высокий белый старик в старой шляпе и брезентовом дождевике поправляет носком резинового сапога откатившиеся головешки, а сам, нахмурив кустистые седые брови, щурится на качающиеся поплавки.

На утреннюю ушицу, дневное жаренье он всегда что-нибудь да добудет: не окуней, так подлещиков, щурят или судачков.

Уже несколько лет подряд приезжает весной Алексей Михайлович в полуразрушенную деревню, ночует в покосившемся домишке, а днями рыбачит. Окна он забил фанерой, оставив по одному стеклышку в раме для света, освежил известкой почерневшие стены, потолок, печку, скрепил проволокой калитку, хотя прясло вокруг усадьбы давно обветшало и развалилось. Он каждый год вскапывал небольшой участок в запущенном огороде, раскидывал по гнездам ведро мелкой картошки, разбрасывал везде укроп, петрушку, тыкал по краям грядок семена моркови, свеклы, чтобы можно было сварить щи из ботвы, а позднее – из кореньев.

Летом девяносто второго, когда в городских магазинах и по талонам продуктов было уже не достать, а цены в кооперативных ларьках и на базарах взвинтились в десятки раз, в деревне объявился старик с внуком Алешкой, родственник одинокой старушки, которая приходилась бабушкой жене его сына.

После третьих петухов Юрий Павлович нес на плече снасти, словно винтовку, а внук понуро плелся следом, гремя бидончиком. Они ходили на рыбалку ради развлечения, но каждый раз надеялись поймать на уху. Удилище, крючки, наживка – все было примитивным, а улов – смехотворным: одни пескари.