Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work)

Хотел я было ей порассказать, сколько на этих хромых лошадях поездил, да потом думаю, одно дело в «Готе» язык чесать, а другое – с навороченными девками; тут надо не по-простецки говорить. И даже жаль мне как-то стало, что Дженни попала к Ларе в подруги, слишком она еще юная кобылка для такой дружбы.

Смотрю, у малышки Дженни что-то из носа торчит. Ну, думаю, могла бы и стеком воспользоваться.

– А я тут тоже по-крупному выиграл в настольный футбол, – решил я сообщить, – вот.

– Молодец, – отвечает Лара.

– Ага, да только победу у меня, видимо, отберут. Выдумали, понимаешь, кое-какие дисциплинарные проблемы, – говорю, а сам не могу глаз оторвать от стека в руке у Дженни.

Зря я тут время трачу, я и так на плохом счету у этой семьи. Как-то ее папаша зашел в «Гот» с парочкой приятелей, один, кстати, из муниципалитета. Слышу, говорят что-то про Кельти, ну а я как всегда не смог удержать свой длинный язык.

– Кельти? – говорю. – Там только шлюхи да шахтеры живут.

А здоровяк Том Кахилл, папаша Дженни, глянул на меня эдак из-под бровей и говорит:

– Моя жена из Кельти.

Что мне оставалось делать? Я его и спрашиваю:

– А в какой шахте она работает?

Ну, думаю, сейчас он меня порвет как гармошку, не сходя с места, прямо в «Готе», но тут все как заржут, он тоже поостыл и посмеялся. Однако папаша Лары, доктор Грант, тот никогда меня за своего не считал. Я когда работал на складе, этот хер бывало посмотрит поверх очков и спрашивает:

– Неужели опять спина болит, мистер Кинг?

Во взгляде Дженни читается нетерпение, которое сильные города сего всегда выказывают в общении с низшим сословием.

– Послушай, э-э…

– Джейсон.

– Послушай, у тебя к нам еще какие-нибудь дела есть? – говорит она, а теперь еще и Лара смотрит на меня выжидательно.

– Да нет, я уже пошел. Хотел просто зайти поздравить.

– Спасибо Джейсон, – говорит Лара, потом смотрит на Дженни и продолжает: – Надеемся, ты справишься с этой дисциплинарной проблемкой. – И они обе хихикают.

Разворот на каблуках, я топаю по дороге, весь разгоряченный и возбужденный. Был бы я Джеймсом Бондом, я бы сказал:

– Да, у меня есть к вам еще кое-какие дела, пойдемте-ка все на сеновал, и там их обсудим, мать вашу.

По дороге в город немного успокаиваюсь. У обочины вороны расклевывают дохлого кролика, сбитого машиной. Собираю побольше соплей во рту и харкаю точнехонько на башку одной из ворон. Говорят (во всяком случае, Сосед Уотсон говорит), остальные в стае должны наброситься на такую ворону и порвать в клочья. Но у этих тварей сейчас полно халявной жратвы, мелочи их не интересуют, поэтому данная научная гипотеза остается непроверенной. Да какая, на хрен, разница? Я показал, что такое скорость, маневр, огонь! Время петь гимн по-бедителя!

Жил-был в Файфе бочар молодой, Тирьям-пам-пам, тирьям-пам-пам, Да вот женился на шлюхе одной…

Смотрю вдруг, ко мне подкатывает здоровенная тачка, подкатывает и притормаживает. Останавливается на обочине, и вылезает из машины слоняра Кахилл.

– Кто это у нас тут? – говорит.

Хотел я было успокоить папашку, сказать, что не за его дочкой охочусь, а за ее подружкой, и что вообще, строго говоря, Лара – моя бывшая девушка, но подумал: вряд ли он станет разбираться в таких мелочах.

– Тебя вроде Джейсоном звать?

– Ага.

Одобрительно кивает, оглядывает меня с ног до головы.

– Ты ведь жокеем хотел стать, да?

– Давно это было, сосед.

– Ну а сейчас чем занимаешься?

– Да не то чтобы чем-то особенным.

Опять кивает, задумчиво так, и смотрит мне прямо в глаза.

– Ты как, если я тебе работу предложу? Работа в конюшне: убрать навоз, задать корма и все такое. Никаких налогов. Я звоню, ты делаешь, наличные в карман. – И подмигивает.

Я – то думал все, конец мне, а тут просто рай для извращенцев! Еще и на работу взяли, ни хера себе.

– Заметано, – говорю.

– Давай номер мобильника.

Тут он меня посадил в лужу.

– Э-э… Мобилка у меня того… Только городской.

Вижу по взгляду, уже жалеет, что со мной связался. Перед ним – грязный пьянчуга и наркоман.

– Ладно, давай городской, – отвечает он сердито. Чувствую, затрахаешься на такого работать. Но если он будет заниматься своими перевозками, а я – конюшней, то, думаю, мы сработаемся. – С собаками ладишь?

– Собак обожаю, – говорю. Правда, с тех пор, как похоронил Джейкоба, немецкую овчарку-полукровку, которая подавилась куском, когда мне было семь, собак я не заводил. То была такая травма, такая утрата! Мать, помнится, сказала, что полукровки мрут чаще, и надо было заводить собаку с родословной, на что отец обозвал ее нацистской блядью. Они тогда друг друга чуть не поубивали.