«Все высказанные в Совете Министров соображения о роспуске Думы и о перемене политики были полностью изложены мною Его Величеству. Я доложил ему разные мнения во всех подробностях. На это последовало повеление Думу закрыть и всем Министрам оставаться на местах. Какой же еще тут может быть разговор».
«Весь вопрос в том, как Вы докладывали Государю наши мнения».
«И что именно».
«Я докладывал Его Императорскому Величеству т а к , как следовало, и т о, что было в Совете. Обращения ко мне в такой форме с запросами я считаю недопустимым».
«Но раз наши верноподданнические представления отвергнуты, то можем же мы поинтересоваться, что побудило Его Величество на такое резкое повеление».
«Обратитесь с этим вопросом не ко мне, а к Государю Императору. Отвечать на подобные вопросы я не обязан и нахожу излишним».
«Если я здесь не могу добиться ответа, то, конечно, я обращусь к Государю».
«Наш Председатель осведомил Его Величество о всех наших взглядах. Очевидно, наши мысли о происходящем и наше понимание положения не разделяются Монархом. Он обещает поговорить с нами, когда минует острое положение на фронте. Нам остается только ждать, ибо демонстрации нам невместно делать».
«Я просил Государя освободить меня от председательствования в Совете {133} Министров и заменить более подходящим к новым требованиям человеком. Но в ответ Его Величество повелел мне оставаться на посту и закрыть Думу. Это я исполню во что бы то ни стало».
«Само собою разумеется, Высочайшее повеление не может ставиться на обсуждение. Но я думаю, что мы не только в праве, но это наша прямая обязанность предусматривать последствия имеющего совершиться акта».
«Для всякого русского человека ясно, что последствия будут ужасными, что во весь рост встает вопрос о бытии государства».
«Его Величество смотрит на этот вопрос иначе. Ему были мною доложены высказывавшиеся в Совете Министров опасения, но Государь своего мнения не изменил. Что же нам еще обсуждать. Теперь надо действовать, если начнутся какие-нибудь беспорядки».
«С точки зрения дальнейших действий я просил бы указаний Совета Министров относительно Московских съездов. И губернатор, и градоначальник, и директор департамента полиции сходятся на оценке положения в Москве, как очень серьезного. Там все бурлит, волнуется, раздражено, настроено ярко антиправительственно, ждет спасения только в радикальных переменах. Собрался весь цвет оппозиционной интеллигенции и требует власти для доведения войны до победы. Рабочие и вообще все население охвачены каким то безумием и представляют собою готовый горючий материал. Взрыв беспорядков возможен каждую минуту. Но у власти в Москве нет почти никаких сил. Там имеется один запасный батальон в 800 человек, из которых можно располагать только половиною, так как 400 человек занято караулами в Кремле и других местах, затем — сотня казаков и, наконец, две ополченские дружины, размещенные на окраинах. Все это далеко не надежный народ и двинуть его против толпы будет трудно. В уезде войск совсем нет. Городская и уездная полиция по своей численности не соответствует потребностям.
Должен еще отметить присутствие в Москве около 30.000 выздоравливающих солдат — это буйная вольница, не признающая дисциплины, скандалящая, вступающая в стычки с городовыми (недавно один был убит солдатами), отбивающая арестованных и т. д. Несомненно, что в случае беспорядков вся эта орда встанет на сторону толпы. Что же в таких условиях прикажете делать Министру Внутренних Дел, который ко всему еще не обладает в Москве полнотою власти, так как там распоряжаются военные. Как я могу бороться со съездами, несомненно выходящими из рамок законности, но могущими в любую минуту привлечь на свою сторону толпу и вызвать взрыв. Формальные основания для вмешательства имеются, но фактически, что мы можем сделать? Вообще, не могу не повторить, что Земский и Городской Союзы, которые ко времени моего вступления в управление Министерством я застал уже в полном расцвете, являются колоссальной правительственной ошибкой. Нельзя было допускать подобные организации без устава и определения границ их деятельности.