Тяжелый понедельник

— Если вам что-нибудь понадобится, не важно что, звоните, — сказал Хутен. Он записал на оборотной стороне визитки номера своих телефонов, домашнего и сотового, и отдал ее Пэт. После этого он наконец вышел из больницы. Такой свинцовой усталости Хардинг Хутен не испытывал никогда в жизни.

Глава 24

Придя в себя после наркоза, Сун Пак увидел в палате жену и двух дочерей. Видел он не вполне четко, мысли немного путались, но он был страшно рад их видеть. Вглядевшись в их улыбающиеся лица, он глубоко и облегченно вздохнул. Им овладело чувство удивительного умиротворения, редкого покоя.

— Gahm-sah-hahm-ni-da, — хрипло произнес Пак по-корейски. «Спасибо». В горле пересохло, голос прозвучал едва слышно, но слова он произнес отчетливо. Он и сам не понимал, за что благодарит жену и детей и почему говорит по-корейски. Дома они говорили по-английски, переходя на корейский, только когда были наедине с женой или хотели что-то скрыть от детей. Но так вышло само собой: спасибо вам. Он, правда, хотел сказать нечто другое, но почти то же самое — «Я благодарен судьбе».

Голос был слабый и хриплый. Слабый — из-за операционного стресса, а хриплый — из-за интубационной трубки, подумалось Паку. Тем не менее он понял, что сохранил способность думать, формулировать мысли и выражать их. У его отца в восемьдесят лет случился инсульт, и старик потерял способность называть предметы. Сун помнил слезы отчаяния в его глазах. Кажется, операция не нарушила основные функции мозга и не изменила состояние сознания. Операции на мозге — это всегда такой риск! В конце концов, мозг так сложен. «Значит, надежда есть», — подумал Пак.

— Папочка! — воскликнула пятилетняя Эмили. — Ну наконец-то ты проснулся.

— Привет, папочка! — услышал он голосок Натали.

Жена взяла его за руку. В глазах Пэт стояли слезы.

— Сун. — Она произнесла это имя так, словно оно звучало как чудо. — Сун, — повторила она.

— Какой сегодня день? — хриплым шепотом — как наждаком по дереву провел — спросил Пак по-английски.

— Суббота.

Он слабо улыбнулся, закрыл глаза и тотчас уснул.

В доме маленького квартала в Энн-Арборе, населенного по преимуществу выходцами из Азии, в небольшой гостиной рядышком сидели Моника Тран и Сэнфорд Вильямс. На Сэнфорде были джинсы и тщательно отутюженная, застегнутая на все пуговицы белая рубашка. Моника была в туфлях на платформе, джинсах, пестрой рубашке и свободной курточке с капюшоном. Руки она засунула в карманы куртки. Они с Сэнфордом сидели, зажатые между родителями Моники, которые вырядились так, будто собрались в церковь. В комнату набились восемнадцать человек — младшие сестры, бабушки и дедушки, тети, дяди, двоюродные братья и сестры — и все не стесняясь внимательно рассматривали Сэнфорда. На не тронутом морщинами лице молодого врача застыло затравленное выражение человека, страдающего острым кишечным расстройством. Моника ободряюще похлопала его по колену.

— Что с тобой, дорогой? Ты выглядишь так, как будто тебя лишили сладкого. — Моника обратилась к своему многочисленному семейству: — Люди, это неприлично — так пялиться на человека!

Люди на мгновение опустили глаза, но потом снова уставились на Сэнфорда, вызывавшего у них острое любопытство.

— Все пришли? Мама, ты никого не забыла? Не хочешь пригласить Нгуенов? — Мать Моники тотчас встала, но дочь остановила ее: — Я пошутила. — Мать вернулась на диван.

— Ну, слушайте. Это Сэнфорд. Мы с ним работаем в больнице Челси, и… мы помолвлены.

Моника вытащила из кармана левую руку и показала всем недорогое кольцо с бриллиантом. Она демонстрировала кольцо со всех сторон, вертясь, как модель в телевизионном рекламном ролике:

— Красивое, правда?

Родственники зашептались, обсуждая услышанную новость и восхищаясь кольцом. Судя по всему, они были шокированы. Сэнфорд тревожно огляделся, посмотрел на папу Моники, сидевшего с непроницаемым мрачным лицом. Тщетно ожидал молодой врач хотя бы пары дружеских рукопожатий и ободряющего похлопывания по плечу. Улыбалась только сидевшая в кресле-каталке бабушка, выздоравливавшая после протезирования. Сэнфорд попытался понять, что все говорят, но Траны говорили по-вьетнамски.

— Что они говорят? — шепотом спросил он у Моники.

— Не бери в голову, — ответила она, снова похлопав Сэнфорда по колену, отчего кишки его свернулись в еще более тугой узел.

— Мама и папа, — обратилась к родителям Моника, посмотрев сначала на мать, а потом на отца. Семейство затихло. — Должно быть, вы заметили, что он не вьетнамец. Но как и мы, он тоже приехал из-за границы — из Алабамы. — Увидев растерянные взгляды, она рассмеялась: — Шутка. Я знаю, что вы хотели бы выдать меня за милого вьетнамского мальчика. — Она снова посмотрела на родителей. — Сэнфорд, между прочим, врач. Правда, дорогой? И что я могу сказать? Сердцу не прикажешь. — Моника помолчала и рассмеялась: — Все это не важно. Между прочим, я немного научила его вьетнамскому. Сэнфорд, представься.

Сэнфорд откашлялся. Его и без того бледное от долгих часов пребывания в больнице лицо побледнело еще больше.