Читаем Тяжелый случай. Записки хирурга полностью

Сын двух врачей, я с раннего детства знаком с медициной. За семейным ужином истории о местных докторах и случаи из собственной практики родителей (например, мальчик с тяжелой астмой, мамин пациент, которому родители не давали лекарство, папина первая удачная реверсивная вазэктомия или парень, заснувший пьяным и отстреливший свой пенис, решив, что в постель заползла змея) обсуждались так же часто, как дела в школе или политика. Когда мы с сестрой подросли, нас научили принимать звонки пациентов. Мы должны были спросить: «Нужна срочная помощь?» Если звонивший отвечал утвердительно, все было просто — мы говорили, что нужно обратиться в приемное отделение больницы. В случае отрицательного ответа все тоже было просто, нужно было записать сообщение. Только один раз я услышал: «Не знаю» — от мужчины с севшим голосом, который позвонил моему отцу, потому что «поранился», копая землю. Я направил его в приемное отделение.

Временами я сопровождал маму или папу на срочные вызовы. Мы вместе ехали в больницу, где меня оставляли ждать на стуле в холле отделения неотложной помощи. Я сидел и смотрел, как плачут больные дети, пропитываются кровью повязки на мужчинах, смешно дышат старые дамы и суетятся медсестры. Я и не понимал, насколько привык к этому месту. Годы спустя, впервые войдя в Бостонскую больницу в качестве студента-медика, я понял, что здешний запах мне знаком.

Писать я начал гораздо позднее и только благодаря многим людям, которым глубоко обязан. Мой друг Джейкоб Вайсберг первым убедил меня серьезно заняться писательством. Ведущий политический обозреватель интернет-журнала Slate, он заставил меня попробовать написать о медицине для его издания на втором году моей учебы в ординатуре по хирургии. Я согласился. Первую статью я переписывал много раз и справился с ней с его помощью. В следующие два года он и Майкл Кинсли, главный редактор Slate, а также мои редакторы Джек Шефер и Джоди Аллен позволили мне создать постоянную рубрику по медицине и науке, направляя меня и в то же время предоставляя определенную степень свободы. Эта возможность все для меня изменила. Ординатура страшно изматывает, и под гнетом бумажной работы, вызовов и недосыпания легко забыть о важности того, что ты делаешь. Написание статей позволило мне взглянуть на свою работу со стороны и вспоминать об этом хотя бы раз в неделю на несколько часов.

На третьем году ординатуры другой мой друг, Малколм Гладуэлл, пишущий для The New Yorker, познакомил меня со своим редактором Генри Файнедром, и по этой причине я считаю себя самым везучим писателем на свете. Вечно бормочущий себе под нос, потрясающе начитанный, гениальный парень, в 32 года уже являвшийся редактором нескольких моих любимых писателей, Генри взял надо мной шефство. Ему хватило терпения, настойчивости и оптимизма заставить меня семь раз полностью переписать первую статью, поданную в The New Yorker. Он заставил меня мыслить глубже, чем я считал себя способным, показал, на какие из моих инстинктивных представлений о писательском ремесле можно положиться, а на какие не стоит. Главное, Генри всегда верил, что мне есть о чем рассказать. С 1998 г. я стал штатным автором The New Yorker. Многие главы этой книги восходят к опубликованным в этом журнале статьям. Кроме того, Генри прочитал все здесь написанное и дал мне бесценные советы. Без него этой книги не было бы.

Кроме Генри и Малколма в The New Yorker есть третий человек, к которому я питаю особую признательность, — Дэвид Ремник. Несмотря на непредсказуемый график работы ординатора и тот факт, что на первом месте для меня были обязательства перед пациентами, он всегда меня поддерживал. Дэвид создал великолепный, уникальный журнал, а главное, позволил мне чувствовать себя в какой-то степени причастным к этому.

При работе над книгой в моей жизни появились люди двух новых типов. Это, во-первых, литературный агент — мне кажется, любой человек должен иметь своего агента, особенно такого, как Тина Беннет, относившаяся ко мне и к моей книге с неизменной преданностью, позитивным настроем и исключительным здравомыслием во всем (чему не помешало даже ожидание ребенка, которого она родила в разгар проекта). Во-вторых, это книжный редактор, как оказалось, отличающийся от журнального настолько же, насколько хирург отличается от интерна. Благодаря редкому сочетанию настойчивости и деликатности Сара Берштел из издательства Metropolitan Books убедила меня шире взглянуть на предмет, о котором я писал и размышлял, и продолжать работу даже в те моменты, когда стоящая передо мной задача начинала казаться непосильной. Мне невероятно повезло с ней. Я также благодарен ее коллеге Риве Хохерман за внимательное прочтение рукописи и бесценные рекомендации.


Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека фонда «Эволюция»

Происхождение жизни. От туманности до клетки
Происхождение жизни. От туманности до клетки

Поражаясь красоте и многообразию окружающего мира, люди на протяжении веков гадали: как он появился? Каким образом сформировались планеты, на одной из которых зародилась жизнь? Почему земная жизнь основана на углероде и использует четыре типа звеньев в ДНК? Где во Вселенной стоит искать другие формы жизни, и чем они могут отличаться от нас? В этой книге собраны самые свежие ответы науки на эти вопросы. И хотя на переднем крае науки не всегда есть простые пути, автор честно постарался сделать все возможное, чтобы книга была понятна читателям, далеким от биологии. Он логично и четко формулирует свои идеи и с увлечением рассказывает о том, каким образом из космической пыли и метеоритов через горячие источники у подножия вулканов возникла живая клетка, чтобы заселить и преобразить всю планету.

Михаил Александрович Никитин

Научная литература
Ни кошелька, ни жизни. Нетрадиционная медицина под следствием
Ни кошелька, ни жизни. Нетрадиционная медицина под следствием

"Ни кошелька, ни жизни" Саймона Сингха и Эдзарда Эрнста – правдивый, непредвзятый и увлекательный рассказ о нетрадиционной медицине. Основная часть книги посвящена четырем самым популярным ее направлениям – акупунктуре, гомеопатии, хиропрактике и траволечению, а в приложении кратко обсуждаются еще свыше тридцати. Авторы с самого начала разъясняют, что представляет собой научный подход и как с его помощью определяют истину, а затем, опираясь на результаты многочисленных научных исследований, страница за страницей приподнимают завесу тайны, скрывающую неутешительную правду о нетрадиционной медицине. Они разбираются, какие из ее методов действенны и безвредны, а какие бесполезны и опасны. Анализируя, почему во всем мире так широко распространены методы лечения, не доказавшие своей эффективности, они отвечают не только на вездесущий вопрос "Кто виноват?", но и на важнейший вопрос "Что делать?".

Саймон Сингх , Эрдзард Эрнст

Домоводство / Научпоп / Документальное
Введение в поведение. История наук о том, что движет животными и как их правильно понимать
Введение в поведение. История наук о том, что движет животными и как их правильно понимать

На протяжении всей своей истории человек учился понимать других живых существ. А коль скоро они не могут поведать о себе на доступном нам языке, остается один ориентир – их поведение. Книга научного журналиста Бориса Жукова – своего рода карта дорог, которыми человечество пыталось прийти к пониманию этого феномена. Следуя исторической канве, автор рассматривает различные теоретические подходы к изучению поведения, сложные взаимоотношения разных научных направлений между собой и со смежными дисциплинами (физиологией, психологией, теорией эволюции и т. д.), связь представлений о поведении с общенаучными и общемировоззренческими установками той или иной эпохи.Развитие науки представлено не как простое накопление знаний, но как «драма идей», сложный и часто парадоксальный процесс, где конечные выводы порой противоречат исходным постулатам, а замечательные открытия становятся почвой для новых заблуждений.

Борис Борисович Жуков

Зоология / Научная литература

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное