Тяжёлград (СИ)

  - Кто здесь? - крикнул я в темноте по-польски, опасаясь грабителей.

  - Я.

  Тонкий девичий голосок опасений не внушал.

  - Спи спокойно, а утром разберемся.

  Всю ночь Василина не сомкнула глаз - боялась странного незнакомца.

  Но утро развеяло ее предположения - спутником беглой монашки оказался некрасивый молодой мужчина в котелке, с зонтом-тростью и с золотыми часами старинной швейцарской марки. Поделился с ней своими запасами - холодной, в пупырышках, куриной ногой, бутербродами с колбасой, пахнущей кониной, кусочками осыпавшего крошками рафинаду.

  Василина набросилась на еду жадно, челюсти ее ходили автоматически, туда-сюда, поглощая кусок за куском, глаза умоляюще смотрели на оплавленные, цвета свечного воска, пласты нарезанного сыра. Тщательно обглоданную куриную кость она ловко воткнула в мокрую землю.

  - Я мясо последний раз видела года два тому назад - сказала она.

  - Это где ж так плохо кормят? - спросил я ее.

  - У бенедектинок - смущенно призналась Василина. - Я убежала от них. Уж больно есть хочется.

  Девушка вздохнула и отвернулась лицом к старому, узловатому вязу, сорвала лист и крутила его между пальцами. Потом тихо сказала:

  - Я очень боюсь возвращаться в село. Узнают, ославят, дегтем вымажут.... Да и без того судьбу предсказывают страшную. Когда-то, маленькой, мне цыганка нагадала: "три лица сменишь, трех кавалеров потеряешь, а человек на веревке подберет по дороге". Неужели мне суждено стать женой висельника?

  - Чего не знаю, того не ведаю, панночка. Я гаданиям не верю. Сколько раз моя бабушка вечерами карты раскладывала, никогда они мне казенного дома не обещали, но только вышло, что на днях еле выбрался оттуда. Нет, не подумайте, я не преступник. Оклеветали меня по политическому делу, чуть в Сибирь не загнали. А теперь пора прощаться.

  - Погодите! - девушка остановилась, - вы, наверное, нездешний, раз не здороваетесь по-нашему. Тут говорить надо при встрече - слава Иисусу Христу, отвечать - вовеки слава, а то нарветесь на лихо. В моем селе все этими словами здороваются, да и везде в Галиции.

  - А где ваше село? - просил я у нее.

  - От Судовой Вишни чуть не доезжая, на развилке, где немецкий фольварк и разломанная мельница - донесся издалека звонкий девичий голос.

  ...... Бедекер ничего не писал про Лемберг, но в книге немецкого путешественника, которую я предусмотрительно захватил с собой, рекомендовалось начинать осмотр города с горы Высокий Замок. Поднимаясь на возвышающийся, похожий на вавилонский зиккурат, курган Люблинской Унии, где в каштановой листве прятались обломки стен бывшего Замка (именно так, Замок, с большой буквы, называли его горожане), я неожиданно вспомнил свой гимназический кол. Кол мне поставил историк Боруевич за невыученную главу о Люблинской Унии 1596 года, и тогда крепко досталось, потому что кол - это серьезно. Кол легко подчистить в дневнике лезвием, но лезвие попалось кривое, тупое, чернила расползлись, дед схватил ремень....

  Ненавижу эту чертову Люблинскую Унию! Да и Кревскую тоже, хоть ее у меня не спрашивали! - плакал тогда выпоротый мальчишка. Теперь ироничная карга-судьба привела меня на курган, насыпанный в честь очередного юбилея этой распроклятой унии. Вместо Замка торчали остовы каменных стен. Низенькие, обсыпавшиеся, поросшие блеклыми папоротниками. Наверху солнце ударило в сотни крыш, куполов, башен, звонниц, ослепило, отразило, замешкало. Рана на пальце, нанесенная зубками нарисованной змеи, еще болела.

  Я понял, я все неожиданно понял! Этот странный, мокрый город без единого моста нарочно построен "под Иерусалим"! Со всеми холмами - вот белеет местная Голгофа, она же Кальвария, Лысая гора, действительно голая и пустая, как череп плешивца. Не хватает только западной стены, у которой бьются и кланяются евреи! Впрочем, уж чего-чего, а пейс и гольф под черные лакированные туфли на каблучках 18 века тут намного больше.... Нет, это издевательство какое-то - я стою на вершине, а на меня, именно на мою голову, капает дождь! Все кругом сухие, сволочи. Сволочь - было главное мое любимое словцо.

  Сволочи все эти дамы и господа, а некоторые из них - психи. Психом был Фридрих Ницше, книжку которого про Заратустру я прочел, стащив из запертого ящика стола у отчима (отчим мой - немец, настоящий русский немец, дома водились хорошие немецкие книги). Сволочь и я сам. Сволочь.

  Мимо прошла барышня под кружевным зонтиком. И на кой ей этот зонтик? Он намокнет, суши потом! Надо из чертовой кожи зонты. Или из половинок крыл летучих мышей. Непромокаемая, прочная кожа - клещами не порвешь.

  Уезжал я из черного города (черный гранит, черные воды, черная грязь, Черная речка) - в город серый, зеленый, коричневый. Гибнущие сады, гордость конкурирующих друг с другом монашеских орденов. Кривые сучья старых яблонь, груш, слив, мшистые камни, плющи, подтачивающие ограду, ржавеющие ворота со скрипучими половинками.