Тяжкие повреждения

А один ходил по комнате туда-сюда и хмурился. Бровастый. Вообще здоровый, но что Родди сразу заметил, так это густые брови, нависшие над маленькими голубыми глазами. Судя по этим маленьким глазкам и густым бровям, слишком тупой, чтобы специально устроить какую-нибудь подлянку, но случайно — сколько угодно.

Родди пошел через комнату, направляясь к окну чтобы обозначить свое присутствие и действовать дальше уже оттуда. У парня с бровями другое было на уме. Он перестал ходить взад и вперед, сделал шаг в сторону, оказавшись на пути Родди, просто так не обойдешь, так Родди понял.

— Ларри, — сказал парень. (Так его зовут, подумал Родди.) — Давай сигареты.

Ладно, Родди все понял.

— Нет.

Ларри шагнул ближе, так что они почти столкнулись. «Отвали, козел» — вот что Родди должен был добавить, так ему казалось. Он прищурился и широко расставил ноги, представляя себе Шона Пенна и стараясь на него походить.

Тот парень, Ларри, медленно кивнул. Похоже было, что он пытается думать. Когда он открыл рот, Родди подумал, что он мог бы сказать: «Ты — труп» — так же легко, как «Ты со мной лучше не связывайся», — что он сказал на самом деле. Суть в том, что он пошел на попятный. Снова шагнул в сторону и начал ходить туда-сюда. Это было здорово, такое облегчение, но это заставило Родди задуматься о том, может ли он вообще угадать, чего ждать от кого-то.

— Род, — сказал он в спину Ларри и подумал, не прозвучало ли это нервно и растерянно, не выглядит ли он идиотом.

Это было три дня назад, когда он на самом деле был нервным, растерянным идиотом. Сейчас он уже более-менее освоился. Когда их приводят сюда, он может подойти к бильярдному столу, взять кий и вопросительно оглядеться, и кто-нибудь к нему присоединится. Он может плюхнуться в кресло, смотреть какое-нибудь тупое ток-шоу целый час, и никто его не тронет, или может сказать, или кивнуть, когда кто-нибудь другой скажет: «Во бред, а?»

Это легко, пусть и не слишком здорово. Он просто хочет выжить. Он надеется, что особый интерес проявят к кому-нибудь другому, кому-то другому не повезет.

Майк, наверное, чувствует себя примерно так же. Если Майк хоть немного похож на того человека, которого представлял себе Родди, ему тоже нелегко, пусть и по-своему. Хотя люди быстро ко всему привыкают; вот как сам Родди привык к этому месту, к его требованиям, и распорядку, и обычаям, в этом жизнь здесь похожа на жизнь на воле, только она более напряженная и замкнутая. Все делается определенным образом и в определенном порядке, и оттого, что все заранее известно, почти расслабляешься, даже удобно.

Поэтому он вздрагивает, когда его неожиданно хлопают по плечу, резко оборачивается на стуле, вскакивает, готовый — к чему? Не готовый, просто испуганный. Не так уж он спокоен, как ему казалось. Перед ним стоит охранник, говорящий:

— Пошли со мной. — Родди остается на месте, и он берет его за руку. — Идем.

— Куда?

Как будто есть выбор; как будто это приглашение, которое он может отклонить, если ему не понравится, куда его зовут. Ему даже не отвечают. Охранники не то что плохо с ними обращаются, им просто ни до чего дела нет, особенно тем, которые работают днем, они постарше, чем ночная смена, и уже попривыкли к плохим мальчикам и грустным историям. Этот ведет его по длинному коридору туда, где расположены кабинеты, но в этот раз он не встретится со Стэном Снеллом, они внезапно повернут направо и окажутся в маленькой комнате, в которой за столом сидят бабушка и папа.

Хоть бы предупредили.

Он понимал, что они придут, как только им позволят, но думал, что ему об этом скажут. Он еще думал, что они не будут сидеть так близко и все это будет в большом зале, где все разговаривают, и, может быть, их даже будет разделять решетка или стекло, как в кино. Но он не думал, что они окажутся в маленькой комнатке, где никого, кроме них, не будет, и никто, кроме них, не будет говорить.

Он по-прежнему стоит. Они оба смотрят на него, но как-то без выражения. Их не поймешь. Папа в костюме, как будто в церковь собрался. Бабушка тоже приоделась, на ней темно-синее платье, которое она почти не носит, белые бусы и белые клипсы. Родди чувствует себя неловко в спортивном костюме, как будто он не так оделся на важное мероприятие.

Удивительно, какая бабушка толстая, как она жалко выглядит в этом люминесцентном освещении. Как будто он ее раньше никогда не видел, совсем ее не знает, и эти складки, свешивающиеся со стула — а все равно она кажется пустой, обвисшей.

— Ну, сынок, — произносит папа. Он сто лет не называл Родди сынком. Но в голосе у него никакого выражения, как и на лице. — Натворил ты дел.

Родди не находит, что на это сказать. А бабушка находит.

— Ну почему? — говорит она. Ее пухлые руки лежат на столе, пальцы как сосиски или сардельки.

Оба они, и папа, и бабушка, здесь как-то не к месту: обоих закрутило и ошеломило происходящее.

Родди просто в бешенстве. Он не смотрит на них, уставился в угол, чтобы они не поняли, как он злится. Здесь все выкрашено в серый или зеленый. Наверное, эти цвета должны приглушать пламя.