Тяжкие повреждения

— У нее двое детей, оба уже взрослые молодые люди, она очень много сделала, чтобы помочь им пережить тяжелое время после того, как распался ее первый брак. Я не собираюсь вдаваться в интимные подробности, но хочу сказать, что всю свою взрослую жизнь она была преданной матерью, а также талантливой и одаренной деловой женщиной, одним из партнеров и вице-президентом крупного рекламного агентства. Полезным и деятельным членом общества. Но, конечно же, для меня самое главное, — его ровный голос становится тише и начинает пресекаться и дрожать, — что она — мой партнер. Мы дали друг другу второй шанс, что в нашем возрасте — большая победа.

Раз так, можно было бы предположить, что он кое-что знает о вторых шансах. Можно предположить, что он задумается, не следует ли дать кому-то еще один шанс. Но Родди думает, что просить его об этом было бы слишком.

— Нам нравится наша жизнь. Моя жена умеет и любит праздновать, и как раз это мы собирались сделать — отпраздновать счастливое событие, купив мороженого. Вот и все, что она сделала: пошла за мороженым.

Его голос пресекается. Если уж у Родди сердце сжимается, то что говорить об остальных?

— А теперь по вине этого парня она в больнице, не может двигаться и ничего не чувствует. Она парализована. Даже если обеспечить ей лучшую медицинскую помощь, в самом лучшем случае пройдут месяцы, возможно, годы, прежде чем она выздоровеет. Этот молодой человек, — и он внезапно смотрит на Родди, прямо ему в глаза, горячим взглядом, который вплавляется в Родди, не давая ему отвести глаза, — этот молодой человек разрушил ее жизнь, уничтожил наши надежды, он сделал нечто более ужасное, чем может себе представить.

Откуда он знает, что Родди может себе представить?

Хотя он прав.

— Искупить это нельзя. Ни один приговор этого не исправит. Справедливости тут быть не может. Я просто хочу попросить вас, ваша честь, при вынесении приговора помнить о любящей, работящей женщине, которая наконец-то была счастлива.

Блин. Счастлива. Любима.

Возвращаясь на место, он идет напряженной, немного подпрыгивающей походкой и не смотрит на Родди. Родди кажется себе крохотным, раздавленным, как насекомое, одно из тех, красоты которых никто, кроме него, не видит.

Теперь он слышит, что кто-то еще приближается, подходит сзади, мягкие, мелкие шаги. Девушка. Молодая женщина, совсем рядом с ним, он бы мог до нее дотронуться, если бы немного наклонился и вытянул руку. И она, как будто собираясь наклониться, протянуть руку и дотронуться до него, останавливается на пути через зал. Она очень странно на него смотрит.

У нее ослепительные рыжие волосы, пылающие, распущенные и потрясающие. Платье на ней такое, какое вряд ли подойдет кому-то с такими волосами; длинное, коричневатое и просвечивает, так что ноги видно, и сверху тоже. Она такая худая. Она такая — нет, слабая — не то слово, но чем-то она похожа на стеклянных зверушек, которых бабушка держит в горке. Кажется, что она может разбиться. Рассыпаться.

Кожа у нее бледная и чистая, и ему кажется, что она просвечивает, как платье.

Но главное — это глаза: внимательные, смотрят прямо на него. Не то что она сердится или в любую секунду может вытащить пистолет, скорее она пытается заглянуть внутрь его головы. Он почти кивает ей, так же серьезно, как бы говоря: «Заходи, я тебе рад, делай, что хочешь, осматривайся. Спаси меня».

Происходит что-то, от чего кружится голова, что-то ужасное: его всего, с головы до пят, омывает и затапливает горячая, искренняя, безграничная любовь к этой девушке.

Когда она отворачивается и идет дальше, к столу судьи, ему становится легко, кажется, что его освободили, выпустили и вместе с тем бросили, он чувствует себя еще более потерянным, чем прежде.

Голос у нее высокий и чистый. Она говорит, что она — дочь и что ее зовут Сияние Звезд. Судья говорит:

— Ваше имя, проставленное в свидетельстве о рождении, пожалуйста.

И она вздыхает и говорит:

— Аликс.

Она опять смотрит на Родди своими серьезными глазами. Говорит, что не ненавидит его. Если не ненавидит, то что? Любит? Нет, это он любит. Жалеет — тоже не совсем то.

Она говорит, что хочет только сказать, что у ее матери прекрасная душа.

— Ее тело парализовано, — медленно говорит эта девушка, обращаясь к Родди, как будто дотрагиваясь до него, так, что ему начинает казаться, что кожа у него отслаивается от тела и парит в воздухе, — но только тело, а дух — нет. У моей мамы есть надежда обрести мир, ей может открыться истина об умиротворении духа. Это очень трудно, но нечто столь важное не дается легко. Я просто хочу сказать, что это — надежда. Она существует для каждого, у кого есть потребность.

Ее глаза по-прежнему прикованы к глазам Родди.

У него есть потребность. Он даже думает, что догадывается, что означают ее слова «нечто столь важное» и «умиротворение духа». Но это как во сне, он и понимает, о чем она говорит, и не может это уловить, оно ускользает.