Тиберий Гракх

Действие рассказа относится ко времени жестоких политических преследований, организованных Л. Корнелием Суллой во время его диктатуры с (82–79 гг. до н. э.) с целью уничтожить противников и вознаградить своих приспешников за счет имущества лиц, объявленных вне закона. Объявление вне закона именовалось проскрипцией. Каждый мог убить человека, внесенного в проскрипционный список, и получить за это вознаграждение или свободу, если убийца был рабом.

Это было очередное распределение имущества проскрибированных, или «вороний пир», как его едко называли римляне, не потерявшие способности шутить и в минуты самых страшных бедствий. После дней, заполненных казнями и убийствами, Сулла приглашал к себе домой всех, кого он считал нужным вознаградить.

Приглашенные молча сидели за столом, ожидая диктатора. Подвешенные к потолку серебряные светильники освещали лбы в испарине, подергивающиеся кончики губ, не находящие себе места руки. Эти люди не боялись встречи с Суллой, взгляд которого пронизывает насквозь. Их пугало его долгое отсутствие. Вдруг появится вольноотпущенник Суллы Хризогон и объявит, что Сулла не может выйти к столу или еще хуже – Сулла ушел к предкам.

Страхи оказались напрасными. Неслышно отдернулся занавес, и из своих покоев вышел Сулла в сопровождении Хризогона. Лицо диктатора покрывали красные бугры, едва оставлявшие место для клочков неестественно белой кожи. Спущенные на лоб светлые волосы слегка курчавились. Видимо, он только что вышел из ванны, приносившей ему облегчение: ведь нарывами было покрыто все его тело и кишевшие в гнойниках червяки вызывали нестерпимый зуд.

Гости встали, обратив к диктатору лица, светящиеся преданностью и сочувствием. Сулла скользнул по ним взглядом и, успокоено опустившись в кресло, дал знак, что можно сесть.

– Итак, – начал Сулла после паузы, потребовавшейся, чтобы передать Хризогону свиток.

В это время приоткрылась дверь и чей-то голос произнес:

– Публий Лициний Красс.

– Впусти! – распорядился Сулла.

Гости повернули головы. В зал вступил человек лет тридцати, среднего роста, плотного телосложения. Лицо Красса можно было бы счесть привлекательным, если бы не тяжелая челюсть, придававшая ему сходство с быком.

На лицах гостей можно было прочитать неудовольствие: «Чем отличился этот Красс? Что в нем привлекло Суллу? Румянец на щеках? Безукоризненные манеры? Но ведь Красс, захватив несколько городов, присвоил имущество жителей, а их самих сделал своими рабами. Он не поделился с диктатором. Другому бы за это снесли голову, а Красса лишь пожурили. Вот и сейчас Красс позволил себе опоздать».

Сулла улыбнулся Крассу приветливо и загадочно:

– Ты опаздываешь, мой Публий! Тебе придется устроиться в Регии.

Шутка вызвала хохот. Все поняли, что диктатор назвал Регием противоположный край стола, так как город Регий был на краю Италии, граничившей с Сицилией. Вся Италия казалась Сулле пиршественным столом, за который он усадил своих приспешников, чтобы раздать им лакомые куски.

Красс занял место между тощим как жердь Фуфиднем и отрастившим брюшко Муреной.

– Итак, – произнес диктатор буднично, – что у нас на сегодняшний день?

В руках Хризогона зашелестел свиток:

– Номентанское поместье Лукреция Офеллы.

Сулла обвел гостей тяжелым и проницательным взглядом. Фуфидий вытянул длинную шею. Катилина откинулся назад, и на горле его выпятился трепетавший кадык. Номентанское поместье! Десять тысяч югеров земли. Пашни! Виноградники! Усадьба с греческими статуями, индийскими коврами, столовым серебром, мебелью из черного дерева! А какие рабы!

На губах Красса блуждала безразличная улыбка. Самый алчный из всех, он обладал завидным свойством не обнаруживать внешне главной из своих страстей.

– Я думаю, – молвил Сулла, растягивая слова, как это делает стрелок с тетивою лука, – было бы справедливо отдать землю и дом Марку Туллию Декуле, выполняющему сейчас мое поручение в Этрурии.

Вырвался вздох. В нем звучали боль и разочарование. Лакомый кусок уплыл!

– Что касается рабов негодяя, – продолжал Сулла, – то я отпускаю их на волю. Они станут Корнелиями.

Это объявление было встречено равнодушно. Не все ли равно, достанутся ли рабы Лукреция Декуле или пополнят свору вольноотпущенников Суллы, из которой и этот красавчик Хризогон, – сейчас он что-то нашептывает патрону на ухо.

– Дом Овиния, – проговорил Сулла, откидываясь. – Этот хитрец обманул ваши надежды. Узнав, что его имя в списке, он вскрыл себе вены, а дом приказал поджечь. Пустырь, покрытый головешками и золой, вот все, что осталось от дома со всеми его богатствами. Рабы же…

– Позволь, – послышался голос.