Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

Август не мог её не оценить. Возвращение республики — это как раз дать свободу людям неразумным. Ему ли не знать, чем обернулась попытка воскрешения республики путем убийства Цезаря! Наконец, Август совершенно искренне собирался диктовать Риму законы вместе с лучшими людьми. Потому и нужен был «crimen laesae maiestatis» «чтобы никто из толпы не поднимал голос протеста».^{452} При этом сам первый принцепс совершенно не собирался карать кого-либо за дерзкие слова. Каре подлежали только действительно опасные для государства дела. Вот как описывает Светоний отношение Августа к словесным на него нападкам:

«Милосердие его и гражданская умеренность засвидетельствованы многими примечательными случаями. Не буду перечислять, скольким и каким своим противникам он не только даровал прощение и безопасность, но и допустил их к первым постам в государстве. Плебея Юния Невата он наказал только денежной пеней, а другого — Кассия Патавина — только легким изгнанием, хотя первый распространял о нем злобное письмо от имени молодого Агриппы, а второй при всех на пиру заявлял, что полон желания и решимости его заколоть. А однажды на следствии, когда Эмилию Эллиану из Кордубы в числе прочих провинностей вменялись дурные отзывы о Цезаре (Августе — И. К.), он обернулся к обвинителю и сказал с притворным гневом: «Докажи мне это, а уж я покажу Элиану, что и у меня есть язык: ведь я могу наговорить о нём ещё больше», и более он ни тогда, ни потом не давал хода этому делу. А когда Тиберий в письме ему жаловался на то же самое, но с большей резкостью, он ответил ему так: «Не поддавайся порывам юности, милый Тиберий, и не слишком возмущайся, если кто-то обо мне говорит дурное: довольно и того, что никто не может нам сделать дурного».^{453}

В то же время реальные заговоры, где намерения явно были готовы перерасти в действия, решительнейшим образом пресекались. Lex Iulia de maiestate применялся в таких случаях со всей беспощадностью. Так были подавлены многие заговоры. И вновь обратимся к Светонию:

«Мятежи, заговоры и попытки переворотов не прекращались… но каждый раз он раскрывал их своевременно по доносам и подавлял раньше, чем они становились опасны. Возглавляли эти заговоры молодой Лепид, далее — Варон Мурена и Фанний Цепи-ан, потом Марк Эгнаций, затем — Плавтий Руф и Луций Павел, муж его внучки; а кроме того — Луций Авдасий, уличенный в подделке подписей, человек преклонных лет и слабого здоровья, Азиний Эпикад — полуварвар из племени парфинов, и наконец, Телеф — раб именователь одной женщины. Поистине, он не избежал заговоров и покушений даже от лиц самого низкого состояния. Авдасий и Эпикад предполагали похитить и привести к войскам его дочь Юлию и племянника Агриппу с острова, где они содержались, а Телеф, обольщаясь пророчеством, сулившим ему высшую власть, задумывал напасть на него и сенат. Наконец, однажды ночью возле его спальни был схвачен даже какой-то харчевник из иллирийского войска с охотничьим ножом на поясе, сумевший обмануть стражу; был ли он сумасшедшим или только притворялся, сказать трудно: пыткой от него не добились ни слова».^{454}

Замечательна пестрота заговоров и разница в происхождении заговорщиков! От молодых аристократов до пожилых подделывателей подписей, от представителей римской знати до полуварваров и рабов! Вспомним, что Тиберий имел прямое отношение к ликвидации заговора Фанния Цепиона и Варрона Мурены. Именно он добился их осуждения в суде, выполняя поручение Августа в 23 г. до Р.Х…. Наисерьёзнейшим был и заговор Эгнация Руфа, политика высшего ранга.^{455} В должности эдила он организовал пожарные команды, заслужив популярность в Риме. В 21 г. до Р.Х. он стал претором, но в 19 г. до Р.Х. неудачно баллотировался в консулы. Неудача подвигла его к заговору, и в том же году он по «закону об оскорблении величия» был приговорен к смерти вместе со своими сообщниками. Так что Тиберий, наряду с увещеваниями Августа о неприменении этого сурового закона против безобидных злобных болтунов, мог наблюдать и справедливое его применение против действительных заговорщиков. И даже личный опыт в этом приобрел. Основатель принципата очень грамотно наставлял приемного сына: «закон об оскорблении» величества — закон нужный. Но применять его должно умело. Сам Август применял закон именно таким образом. Ведь «за вольные и строптивые речи от него никто не пострадал».^{456} Исключением, правда, представляется дело Овидия Назона, сосланного в гетскую глушь за «три книжки об искусстве любви», о чем сообщает Аврелий Виктор.^{457} Но в этом деле полно неясностей, о чём уже упоминалось. Кроме того, это не было применение «закона об оскорблении величия».