Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

Ожидания эти были очевидны. Император, поблагодарив сенат за осуждение государственного преступника, добавил к этому многозначительные слова о нависшей над ним смертельной угрозе из-за козней врагов. Имена тех он умышленно не назвал, но все поняли: речь идет об Агриппине и старшем её сыне Нероне. Сенатор Азиний Галл, женатый на сводной сестре Агриппины, дабы император не заподозрил его в сочувствии к родственнице, попросил Тиберия сообщить сенату имена главных злодеев и дозволить отцам отечества их незамедлительно устранить. Но Тиберий, не собиравшийся пока форсировать события, предложением Азиния был раздосадован и даже раздражён. Он-то прекрасно понимал, что матушка его не допустит расправы. Ливия пусть и не любила Агриппину, но считала гибельными для правящей семьи смертельные раздоры. Сеяну даже пришлось успокаивать Тиберия, защитив Азиния Галла от гнева императора. К торопливому сенатору префект претория симпатий не испытывал, но он понимал, что время для расправы с главными противниками ещё не пришло. К времени же этому Сеян готовился исподволь. В доме Агриппины приставленные соглядатаи сообщали о каждом шаге вдовы Германика и её сыновей. Метод провокации и здесь применялся неустанно. Один за другим к Агриппине являлись «доброжелатели», уговаривавшие её бежать на рейнскую границу и поднять против Тиберия легионы, в своё время уже готовые провозгласить правителем империи Германика. Дескать, их верность семье любимого полководца и ныне непоколебима. Поступали предложения организовать выступление против принцепса в самом Риме. Агриппине должно было появиться с сыновьями на форуме и, припав к статуе божественного Августа, призвать сенат и римский народ к свержению власти Тиберия.

Агриппина все эти дурно пахнущие советы очевидных провокаторов с порога отвергала. Это было разумно, но недостаточно. Следовало бы изобличить с помощью домочадцев и настоящих друзей подлых провокаторов и передать их в руки властей. Тогда и почвы для обвинений не осталось бы, а Сеяну пришлось карать бы собственных людей, проваливших задание. Но Агриппина то ли не увидела своей выгоды в таком поступке, то ли побрезговала выступать в роли доносчицы, то ли пожалела провокаторов, приняв их за излишне усердных, недостаточно умных, но всё же искренних друзей. А ведь отказ изобличать откровенных злоумышленников давал повод полагать, что Агриппина вовсе не отвергает их предложения, а просто считает их несвоевременными. Так что её и сыновей можно было теперь представлять как очень осторожных и потому ещё более опасных заговорщиков. Провокации Сеяна, не без ведома Тиберия, проводившиеся, таким образом, действовали безотказно. Петля затягивалась.

Следующий 29 г. стал для Агриппины и её старших сыновей роковым. В возрасте восьмидесяти шести лет скончалась Ливия Августа, вдова покойного принцепса, божественного Августа, и мать принцепса действующего — Тиберия. Собственно, супружество с наследником божественного Юлия и обеспечило старшему сыну Ливии верховную власть в Римской империи. Тиберий, однако, скорби по матери не испытывал. В последние годы их взаимоотношения были скверными. Со времени отъезда на Капрею он виделся с Ливией лишь один раз. Когда пришла весть о её болезни, Тиберий не пожелал посетить мать, «и заставил напрасно ждать себя, когда она умерла, так что тело её было погребено лишь много дней спустя, уже разлагающееся и гниющее».^{580} Своё отсутствие на похоронах матери Тиберий объяснил в письме к сенату занятостью государственными делами. В том же письме он урезал посмертные почести Августе, щедро определённые ей сенаторами, и запретил её обожествлять, заявив, что такова была воля умершей. Завещание её Тиберий объявил недействительным.^{581}

На скромных похоронах этой выдающейся женщины похвальное слово о ней оказалось доверено её юному правнуку Гаю Цезарю Калигуле. Так впервые на политической арене появился тот, кому суждено было стать преемником Тиберия.

«Вслед за тем наступила пора безграничного и беспощадного самовластья. При жизни Августы всё же существовало какое-то прибежище для преследуемых, так как Тиберии издавна привык оказывать послушание матери, да и Сеян не осмеливался возвышаться над авторитетом его родительницы; теперь же они понеслись, словно освободившись от узды, и напустились на Агриппину и Нерона…»^{582}