Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото

При расставании Далай-лама произнес следующее: «Спасибо вам за ваш приезд ко мне – вы дали мне возможность послушать вас и получить ответы на мои многие пытливые вопросы. Передайте России чувства моего восхищения и признательности к этой великой и богатой стране. Надеюсь, что Россия будет поддерживать с Тибетом лучшие дружеские отношения и впредь также будет присылать ко мне своих путешественников-исследователей для более широкого ознакомления как с моей горной природой, так и с моим многочисленным населением».

После официальной, торжественно обставленной, прощальной аудиенции меня пригласили в знакомое мне помещение Намгана. Здесь был предложен мне обычный чай, как вдруг совершенно неожиданно, по крайней мере для меня, появился Далай-лама в самой простой непринужденной обстановке, к которой я так привык в последнее время. Мы приветливо раскланялись и сели друг против друга. Далай-лама повел вновь рассказ о России, восхищаясь ее техникой, машинами, инструментами, а равно и вооружением русской армии, начиная от револьвера системы «Наган» (с которым, между прочим, Далай-лама был хорошо знаком по экземпляру, полученному им на память от русской экспедиции) до крепостных или морских дальнобойных орудий собственного производства. Затем Далай-лама сказал: «Не забудьте привезти для меня лучшей русской желтой суконной ткани, вроде сукна вашего (парадного) костюма». Я в ответ поклонился Далай-ламе и его поручение занес в памятную книжку. Заметив это, Далай-лама произнес: «Это хорошо; кстати запишите и второе мое поручение о высылке из Петербурга на мое имя фотографических снимков вашего путешествия!».

Последнее прощание было самое трогательное: сам собою этикет отошел в сторону. Я понял душу Далай-ламы и поверил в искренность его милого приглашения в его Лхасу!

Вскоре после этого мы расстались и с министрами Далай-ламы, и с его двором вообще; мне сделалось очень грустно, с одной стороны, с другой же – я чувствовал себя счастливым. Грустное чувство овладевало мною все сильнее и сильнее, потому, главным образом, что я не мог, не имел возможности теперь же примкнуть к свите Далай-ламы, чтобы направиться в сердце Тибета вместе с его верховным хозяином.

Вслед за мной были посланы подарки Далай-ламы, состоявшие из золотого песка, буддийских бронзовых статуэток и даров местной тибетской природы – шкур и шкурок пушных зверей и тибетской шерстяной ткани цвета бордо.

На следующий день, седьмого марта в девять часов утра, как было условлено накануне, ко мне пожаловал эмчи-хамбо с дополнительными телеграфными поручениями от его святейшества и со своим личным приветом в дорогу. Как водится при расставании, лейб-медик поднес мне на память шелковый хадак в сопровождении тибетских «драгоценных» пилюль и чайной чашечки, но что самое главное – эмчи-хамбо не пожалел для меня интересной тибетской астрономической карты.

Мой спутник также не был обойден вниманием эмчи-хамбо, от которого он получил в дар хадак, золотую монету и толикую дозу «универсального лекарства», со словами: «Все это дарю тебе в силу моих самых лучших отношений к твоему начальнику, которого прошу беречь в еще далекой и трудной вашей дороге!».

Про эмчи-хамбо вообще говорят, что этот человек с «большой головой» – медик и высший математик, и что он стремится попасть в Россию, чтобы не только познакомиться, но и изучить европейскую медицину и европейскую практическую астрономию.

В последний раз крепко пожимая мне руку, эмчи-хамбо спросил: «Когда и при каких обстоятельствах мы вновь увидимся с вами?». Я показал рукой по направлению Лхасы, в ответ на что мой собеседник уверенно кивнул головой несколько раз.

Остальная часть дня прошла в различных хлопотах по сборам в обратный путь через Синин в Лань-чжоу-фу к заждавшемуся экспедиционному каравану, от которого мы были отделены теперь неделей времени, или расстоянием в двести семьдесят верст.

Ранним утром восьмого марта наш обновленный караван, состоявший из трех вьючных лоцз, или мулов, и пяти верховых лошадей успешно направился к северо-востоку. Покатая местность в эту сторону еще более способствовала скорейшему движению.

На окраинных холмах мы остановились, чтобы полюбоваться на Гумбум, быть может, в последний раз! Ведь мы прощались с колыбелью реформатора буддизма Цзонхавы. В память этого великого и, с точки зрения буддистов, святого человека в Гумбуме, повторяю, красуется храм «Золотой субурган», вечно оживленный молящимися, а его кровля днем почти всегда горит блеском золотых солнечных лучей.

Знакомый путь до Синина мы прошли в пять-шесть часов времени. По дороге обогнали очень нарядный, богатый верблюжий караван, принадлежавший Ачжя-гэгэну; это был его передовой транспорт, отправлявшийся в Пекин. И здесь на полях повсюду работали китайцы под одну и ту же весеннюю песнь жаворонков.

Как всегда, в Синине мы остановились в торговом доме Цань-тай-мао, где знакомые китайцы успели приготовить для нас кое-какие этнографические предметы.