Тибетский бальзам (СИ)

А теперь…

Кто её будет растирать? Он!?

Представлять этот процесс его голова отказывалась. Он же не робот, обычный человек – с чувствами и слабостями! Ему и так за день трижды, а то и четырежды чуть сердце не разорвало. Касаться ее сейчас? Чувствовать тепло и нежность ее кожи? Эти ощущения и так на кончиках пальцев, кончики пальцев, оказывается, всё помнят… Но после всего, за день пережитого? Взывать к разуму? Считать до тысячи? Что!? Нет!

.

.

Да.

.

.

— Кхм… Ксения, — приоткрыв дверь, Юра встал на самом пороге, не решаясь войти в глубь номера. — Это опять я. Массажистка уже спит. Но если Вы думаете, что Вам удастся соскочить, то Вы глубоко заблуждаетесь. Верх снимайте, ложитесь на живот. Пойду пока вымою руки. Позовёте, как будете готовы.

***

«Что!?!? Неееееет….»

Вселенная не может так с ней поступить, это уже чересчур, это перебор, она отказывается, заявляет протест, объявляет бойкот! Ей и так на сегодня с лихвой хватило впечатлений! Она до сих пор не отошла от этой вынужденной близости, в её голове до сих пор туман, на плечах до сих пор его куртка и запах от неё витает вокруг, висит в воздухе. Она все еще мысленно утыкается носом ему в шею там, на этой тропе, и пытается успокоить беснующееся сердце, до сих пор прижимается к нему, согреваясь, несмотря на то, что на них льет как из ведра. До сих пор сгорает со стыда за поведение своего жениха и за свое вранье, до сих пор перед глазами стоит этот прищур.

Вынести сейчас его прикосновения? В тишине этого номера? Все чувствовать, умолять держать себя в руках, быть не в состоянии пошевелиться? Её же парализует, уже парализовало… Она не может, нет!

Ксения застыла в кровати, ощущая, как её начало колотить, словно от озноба. Пальцы вцепились в край одеяла, дыхание перехватило. Судорожно втянула носом воздух, впуская в легкие спасительную, жизненно необходимую дозу кислорода.

Без вариантов. Тут без вариантов, Ксюша…

Осознание, что никуда ей сейчас не деться, что она в ловушке, что все её аргументы разобьются о его суровое: «Поболеть решили?», что она будет выглядеть смешно и крайне подозрительно, убеждая его отказаться от идеи всего-навсего растереть спину, просачивалось в мозг и там оседало.

«Вот, Ксюша, ты и попала.

Не ты ли еще несколько часов назад сожалела о том, что растирать будет не он, а Ваня? Не ты ли фантазию включила? А теперь, когда до дела дошло, паникуешь так, словно…

Две минуты как-нибудь продержишься. Нанесет мазь и всё на этом.

Губу закатай!»

***

«Нанесу мазь и всё на этом. Обойдемся без массажа»

Всем весом опершись на массивную раковину, вцепившись в её край с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Юра невидящим взглядом уставился на собственное отражение в зеркале. Всё плывет в каком-то густом, тягучем тумане. Зрачки расширились, почти полностью скрыв радужку. Такое с ним бывает в состоянии острого предвкушения: взгляд темнеет, дичает. Врач себя боится. И можно было бы всё свалить на тусклое освещение в ванной, но нет, себя он знает: ежу понятно, что эта реакция не к добру.

Стоит, всматривается в зеркало и уговаривает свое отражение держаться в границах разумного. Всё, что от него требуется – нанести разогревающий бальзам на кожу спины, поясницу, лопатки, предплечья, легко пройтись по шее, за ушами… Накрыть Ксению одеялом, приоткрыть окно, пуская в комнату свежий ночной воздух, и выйти за дверь. На все про всё – не больше трех минут. Будет смотреть в стену, на мистера белку, потолок изучать, пол, интерьер. Будет растирать с закрытыми глазами.

«Что хочешь, делай, но ты не сорвёшься!»

Всё, на что Юра надеется, что запах, ядреный запах мази будет удерживать его в этой реальности, сохранять сознание включенным. В голове вместо на здравую голову железно звучащих аргументов какая-то каша про этику, мораль, данное слово, про то, что он врач и его дело – лечить. Договор там у них с Львом какой-то, в памяти короткими вспышками всплывают обрывки их диалога. Федотов тогда к нему «свататься» пришел, убедил перед отъездом в Штаты семейным врачом месяцок поработать.

— Я надеюсь, ночевать в ее комнате мне не придется? Не хотелось бы.

— Если очень понадобится, переночуешь. Но только пальцем её тронь. Она мне хоть и приемная, но дороже родной. Найду и закопаю, даже не сомневайся. Усёк?

Нет, Федотова он не страшится. Себя – да.

В люксе тихо-тихо, так тихо, что становится еще страшнее, так тихо, что эти мысли в голове кажутся очень громкими. Сейчас как никогда он должен быть трезвым, а не пьяным ситуацией, но положение не спасает даже ледяная вода горстями в лицо.

«Ты не сорвешься…»

***

Трясущимися пальцами Ксения пытается справиться с верхней пуговицей своей шелковой пижамной рубашки. Тонкие, они не поддаются, не захватываются, выскальзывают, застревают в предназначенных для них дырочках. Раньше у нее с этой пижамой проблем не было никаких.

«Просто разотрет и уйдет…»