Тибетский лабиринт

…В Британский Тибет он, агент ОГПУ Яков Блюмкин^[1], пришёл с караваном исмаилитов^[2], переодевшись дервишем^[3]. Увы, английская полиция вскоре раскрыла сей незатейливый маскарад. Яков сам виноват: оказавшись в первом же попавшемся городе, средь белого дня, как был в лохмотьях, решил зайти на почту, чтобы отправить телеграмму в центр. Таким уж уродился: наглым и самоуверенным. Иногда эти два качества подводили Блюмкина, ставя на грань между жизнью и смертью, чаще же выручали из самых, казалось бы, безнадёжных ситуаций. Так случилось и на этот раз: когда мнимого дервиша препроводили в военную контрразведку, он улучил момент и удрал, прихватив солдатское обмундирование да вдобавок пакет с диппочтой на имя британского резидента в Тибете полковника Стюарта. Досадно, конечно, но в пакете не оказалось ничего заслуживающего внимания, зато англичане обозлились не на шутку и отрядили в погоню целый взвод. Яков их понимал: ещё бы, такой щелчок по заносчивому имперскому носу! И не только понимал, но и всячески помогал: затесавшись под видом солдата в отряд преследователей, он даже заслужил похвалу от их командира за то, что по пути нашёл… стоптанную туфлю «беглеца» и, тем самым, придал поискам «верное» направление. Шутку с туфлей он подстроил для того, чтобы не блуждать по горам в одиночку – в компании оно как-то веселей. Да и английский провиант оказался выше всяческих похвал. Кстати о провианте: когда по истечении нескольких дней безуспешной погони командир англичан убедился в бессмысленности затеянного предприятия и решил повернуть назад, Яков под покровом ночи покинул отряд, но провиант прихватил весь без остатка – впереди ещё предстоял долгий путь. Что происходило с незадачливыми британцами дальше, Якова не интересовало – монгольскому монаху, в которого он теперь перевоплотился, во время паломничества не пристало интересоваться чем-либо иным, кроме цели, ради которой предпринято путешествие. Скоро, теперь уже совсем скоро конец пути – вон она, вожделенная цель...

…До деревни – рукой подать. Справа встает абрикосовая роща, а дальше виднеются долговязые тисы. Чуть севернее – склоны гор, словно слоеный пирог: наверное, в древности здесь было озеро. Выше же – только бездонное утреннее небо с сахарной корочкой облаков.

Мелькают мимо глиняные домики, улочки карабкаются на кажущуюся отвесной скалу. Селение ещё спит, закрывшись ставнями от ночного морозца, но солнце уж берёт своё, окрашивая окрестности светлыми лучами. Мало найдется в мире более покойных мест, нежели Гималаи в час рассвета.

Монастырь Ламаюру словно взлетел на громадный утес и посмеивается оттуда – две большие ступы как ямочки на щеках радостно ощерившихся ворот. Видимо в прежние времена в монастырь забирались по спущенной сверху лестнице, а дорогу соорудили совсем недавно. Эта дорога нещадно осыпается под копытцами хрипящей лошадки, вообще-то, приученной к горным тропам.

Из темных ниш по сторонам могучих ворот выступают два гелонга^[4] в желтых одеждах. Яков спрыгивает на землю и отвечает на учтивый поклон. Слуха пришельца достигает слабый щелчок, и в дубовых створках будто углем вычерчивается низкий квадрат входа. Кажется, что там, внутри, вместо воздуха вода, во двор монастыря хочется не войти, а нырнуть. Стены и колонны слабо колышутся – почти как от жара, хотя рассвет на такой высоте морозен.

Будто соткавшись из воздушных потоков, перед путником возникает монах в красной хламиде со связкой гремящих ключей, один из которых длиной почти с локоть.

Хранитель ключей указывает путь, и они с Яковом направляются к лестнице, не выходя в светлый квадрат двора.

Монах поворачивается спиной, но перед глазами Блюмкина продолжает стоять плоское морщинистое лицо: широкий нос, приспущенные веки, вместе со складками на лбу рисующие на лице коромысло с двумя тяжелыми ведрами-ушами. Чудной головной убор и торчащие из-под него редкие грязные волосы. Треугольник над губами будто вдавлен в череп пирамидкой китайской печати, а жиденькая бороденка вполне аккуратно пострижена или, скорее, выдергана.

Вдруг откуда-то приходит понимание, что со временем многое выветрится из памяти, возможно, даже позабудется само тибетское путешествие, и только лицо этого старика-ладакца останется с ним до конца жизни.

Поднялись по каменным ступеням, Хранитель ключей отворяет дверь и пропускает гостя вперед.