Тибетский лабиринт

– Больше того, – вытирая губы батистовым платком, сказал Шеффер. – Я попрошу дать и мне камеру. Будем снимать с нескольких ракурсов. Это будет первый в мире фильм о таинственном Тибете, посему его должно сработать с наилучшим качеством. С нашим немецким качеством…

…После обеда, выполняя обещание, агпа повёл путешественников в монастырь. Пошли не все: Беггер объявил, что у него больной желудок, Унгефух, с оставшимися на ногах Эдмондом, Фрицем и Вилли, отправились к грузовику за оборудованием, а Вилли, естественно, никуда идти не мог. На ритуалы бон пошли Шеффер, Краузе, Крыжановский, Ева и господин Каранихи.

Войдя в ворота монастыря, агпа молча указал в глубину двора, а сам уселся под высокой аркой, придвинул к себе стоявший рядом жестяной таз и перестал обращать внимание на гостей. Монах потянулся к мешочку на поясе и извлёк глиняный ком. Узловатые пальцы неспешно отщипнули толику и принялись мять, превращая глину в маленькую пирамидку. Пирамидка упала в таз, тут же монах вылепил новую, но лишь для того, чтобы она последовала за первой. Герман знал, что такими пирамидками обычно устилают пещеру, где отшельник собирается долгое время медитировать. Долгое время – это несколько лет. Так говорят…

Монах начал издавать горловые звуки и закатил глаза.

– Всё, его больше нет в нашем мире, – насмешливо сказал Шеффер и, громко топая, двинулся вперёд.

Несмотря на сжимающие монастырь скалы, двор оказался широк. В дальнем его конце на расшитой блестящими нитками подушке восседал старый монах в свободных одеждах и шапке, похожей на треснувший арбуз. От него слева и справа расположились по три монаха – глаза прикрыты, руки покойно лежат на коленях. Спиной к вошедшим, в прославленной позе «лотоса», сидел последний монах в балахоне цвета крови. Таким образом, сидящие образовывали окружность, в центре которой стоял молодой гелонг с почтительно склонённой головой и рассказывал собранию:

– …Долгие годы просвещенный Миларепа^[88], по указу своего учителя Марпы, без посторонней помощи строил каменный дом и затем разрушал его, и снова строил – бесконечное число раз...

Каранихи стал вполголоса переводить.

– Также и мы, – продолжал молодой монах. – Собираем из битых кирпичей истину бон.

– Ты ошибаешься, – сказал громко сидящий спиной к европейцам. – Истина бон пришла в мир раньше иных истин. Все человеческие эмоции и поступки подобны хижине Миларепы. Да и сами люди. Они собирают истину из того, что есть под рукой. Потому я, Чётим, надзиратель, решаю – ты, ученик ошибся. И за ошибку понесёшь наказание.

«Похоже, диспут окончен, – с досадой подумал Герман. – Не иначе агпа специально так подстроил, чтобы мы ничего не услышали. Но каков хитрец! Ему бы с другим подобным хитрецом – товарищем Берия подискутировать, интересно бы глянуть – кто кого?»

– Согласны ли учителя? – меж тем вещал назвавшийся Чётимом.

Семь лам медленно закивали.

– Ученик!

Тот поднял голову и кивнул.

Двое монахов увели гелонга в черную глазницу храма.

– Куда его? – вырвалось у Германа.

Оказалось, господин Каранихи знает ответ:

– В библиотеку, во всяком случае, такова традиция. Ученик, проигравший диспут, уходит в библиотеку, где ему предстоит провести ночь за изучением предмета спора.

«Повезло юнцу, проиграй он спор тому же некстати помянутому товарищу Берия, наказание вышло бы несколько строже», – усмехнулся про себя Герман.

Оставшиеся шесть лам намеревались с достоинством удалиться, но не тут то было – дорогу им заступил широко улыбающийся Эрнст Шеффер. Своей позой и тем тоном, которым обратился к уважаемым учителям, он поразительным образом напомнил Фридриха Гильшера: высокомерие и властность с небольшой примесью вкрадчивости. Даже помощь переводчика не потребовалась – начальник экспедиции легко и непринуждённо убедил лам позировать перед камерами. Герман только изумленно открыл рот, в очередной раз поражаясь, насколько разным может быть этот человек. Дальнейшее вообще не поддавалось объяснению: Шеффер взялся распоряжаться как хозяин, то и дело раздражённо покрикивая на монахов, лишь только те делали что-то неверно. Из дверей монастыря выходили ещё монахи, но и они слушались пришельца, которого видели впервые. А Шеффер хотел одного – заснять на плёнку какой-нибудь из мистических ритуалов – неважно, какой, лишь бы оказался зрелищным.

На глаза Герману попался монах, что объявлял «приговор» гелонгу, проигравшему диспут. Как он себя назвал? Чётим, надзиратель. Внимательные черные глаза, сморщенные, будто от обезвоживания, губы, нечесаная копна волос против блестящих бритых голов гелонгов либо длинных кос деревенских жителей.

Чётим заметил взгляд Германа и высунул язык. Далеко не сразу в голове Крыжановского всплыло воспоминание, что таким образом тибетцы отгоняют злых духов. Хотя, глядя на забавную рожу монаха и помятуя, как, иронизируя, развлекался их знакомый агпа, Герман сильно засомневался, что европейский смысл жеста незнаком Чётиму. Но тот, как оказалось, не шутил – тибетцы собирались показать европейцам ритуал изгнания злых духов.