Тигана

И любовь он тоже знал. Саэвар подумал о жене, а потом о двоих собственных детях. О дочери, чьи глаза открыли ему часть смысла жизни в тот день, пятнадцать лет назад, когда она родилась. И о сыне, слишком юном, чтобы позволить ему идти на север воевать. Саэвар вспомнил выражение мальчишеского лица, когда они расставались. Наверное, такие же чувства отражались и в его собственных глазах. Он тогда обнял обоих детей, а после долго обнимал жену и молчал – за эти годы все слова были сказаны уже много раз. Потом отвернулся, быстро, чтобы они не увидели его слез, вскочил на коня, с непривычки неловко управляясь с мечом у бедра, и ускакал вместе с принцем на войну с теми, кто напал на них из-за моря.

Он услышал легкие шаги за спиной слева, приближавшиеся оттуда, где горели походные костры и голоса сплетались в песне под аккомпанемент сириньи. Саэвар обернулся.

– Осторожно, – негромко крикнул он. – Не то споткнешься о скульптора.

– Саэвар? – прошептал чей-то насмешливый голос. Голос, который он хорошо знал.

– Это я, милорд принц, – ответил он. – Вы можете припомнить другую столь же прекрасную ночь?

Валентин подошел – света было более чем достаточно, чтобы видеть, – и аккуратно опустился на траву рядом с ним.

– Сразу не припомню, – согласился он. – Видишь? Прибывающая Видомни сравнялась с убывающей Иларион. Две луны вместе составили бы одну полную луну.

– Странная это была бы луна, – заметил Саэвар.

– Это странная ночь.

– Так ли это? Изменилась ли ночь из-за того, что мы творим здесь, внизу? Мы, смертные, охваченные безумием?

– Изменился наш взгляд на неё, – тихо ответил Валентин; вопрос захватил его быстрый ум. – Мы видим в ней такую красоту отчасти потому, что знаем, что сулит утро.

– А что оно сулит, милорд? – спросил Саэвар, не успев сдержаться. Он почти надеялся, словно ребенок, что у этого черноволосого принца, гордого и милосердного, есть ответ тому, что ждет их на другом берегу реки. Ответ всем игратянским голосам и всем игратянским кострам, горящим к северу от них. И прежде всего ответ ужасному королю Играта, его колдовству и ненависти, которую он без труда пробудит завтра в своих солдатах.

Валентин молчал, глядя на реку. Над головой Саэвара пронеслась падучая звезда, прочертила небо на западе и, вероятнее всего, упала в простирающееся там море. Он пожалел о своем вопросе – сейчас не время взваливать на принца бремя притворной уверенности.

Только он собрался извиниться, как Валентин заговорил размеренным и тихим голосом, чтобы его слова не уносились за пределы их маленького круга темноты:

– Я бродил среди костров, и Корсин и Лоредан делали то же самое, пытаясь утешить солдат, вселить надежду и развеселить их, насколько это в наших силах, чтобы люди смогли уснуть. Больше мы ничего сделать не можем.

– Они хорошие мальчики, оба, – сказал Саэвар. – Я как раз думал о том, что так и не изваял никого из них.

– Мне очень жаль, – ответил Валентин. – Если что-то и останется после нас хоть на какое-то время, так это искусство, например твое. Наши книги и музыка, зелень Орсарии и белая башня Авалле. – Он помолчал и вернулся к прежней теме: – Они действительно храбрые мальчики. Но им всего шестнадцать и девятнадцать лет, и если бы я мог, то оставил бы их дома, вместе с их братом… и твоим сыном.

И за это Саэвар тоже его любил: Валентин помнил о его сыне и думал о нем, как и о младшем из принцев, даже сейчас, в такое время.

На востоке и немного позади них, вдали от костров, внезапно запела триала, и оба замолчали, слушая серебристые звуки. Сердце Саэвара неожиданно переполнили чувства, он боялся навлечь на себя позор слезами, боялся, что их могут принять за слезы страха.

– Но я не ответил на твой вопрос, старый друг, – продолжал Валентин. – Истина кажется не такой тяжелой здесь, в темноте, вдали от костров и всех тех забот, что я там видел. Саэвар, мне очень жаль, но истина в том, что почти вся кровь, которая прольется утром, будет нашей кровью, и боюсь даже, что она вся будет нашей. Прости меня.

– Мне нечего прощать, – быстро ответил Саэвар так твердо, как только смог. – Эту войну не вы начали, и не в ваших силах было ее остановить или отменить. И кроме того, может быть, я не солдат, но надеюсь, и не глупец. Это был лишний вопрос: я сам вижу ответ. В тех кострах, что горят за рекой.

– И в колдовстве, – тихо прибавил Валентин. – Больше в нем, чем в кострах. Даже измотанные и страдающие от ран после сражения на прошлой неделе, мы могли бы отбить более многочисленные силы. Но с ними сейчас колдовство Брандина. Лев явился собственной персоной вместо детеныша, и поскольку детеныш мертв, утреннее солнце должно увидеть кровь. Может быть, мне следовало сдаться на прошлой неделе? Сдаться мальчишке?

Саэвар повернулся и изумленно посмотрел на принца при смешанном свете лун. На несколько секунд он потерял дар речи, потом вновь обрел его.

– После того как мы бы сдались, – решительно проговорил он, – я бы пришел во Дворец у Моря и разбил все ваши скульптурные портреты, которые когда-то сделал.