Сказал и устыдился советницы. Все-таки дама, хоть и сколопендра. Та бровью не повела, а туалетных признаний вообще как будто не услышала.
— Слону в хобот, значит, — задумчиво сказала. — А что, водятся?
Анкатэш снова замешкался. К слону-то она чего привязалась? Считает, что в хоботе контрабанду запортальную провозить можно? Так ведь не входит. Проверял.
— Откуда ж им там взяться, благородная? Местная-то вся животинка мехом отделана. Мой на пути домой дрожмя дрожит, товар так и сыпется.
Посмотрел искоса. Вдруг поверит?
Сколопендра молчала, делая отметки на своих бумажках.
Анкатэш сидел, не шелохнувшись. Наглый комар, который кружил вокруг него с самого начала разговора, примостился, наконец, на запястье и теперь упивался с наслаждением. Анкатэш его не отгонял. Чего уж там. Кровопускания посерьезнее ему не избежать. Пусть хоть кому-то на пользу.
Голос советницы заставил подпрыгнуть, спугнув комара.
— Как же одеваются местные в такой холод?
Решив больше вопросам не удивляться, Анкатэш напряг память:
— В рубахи из овечьей шерсти. Штаны вязаные. Платки на голове теплые.
— А знать в чем ходит?
— Туники у них… нет, не туники… сюртук вроде нашего шервани, только в пол. Платье, что ли. Ну и плащи меховые.
— Оружие какое предпочитают?
На этом слове комната словно вздохнула. Анкатэш замер. Прислушался. Нет, не комната сопела. Кто-то третий в углу был. Незримый. Но от этого еще более жуткий. Тот, ради кого весь этот фарс с глупыми вопросами и разыгрывался.
Хотелось поежиться, но было страшно. Гадкий комар снова устроился кровопийничать, только теперь хозяйствовал у Анкатэша на потном затылке.
— Оружие… У стражников пики и алебарды видел. Из лука много стреляют. У охраны королевской палки какие-то зеленые. И мечи. Тонкие, длинные, прямые. Не по-нашему дерутся, не по-простому. Все с вывертами.
Снова вздох. Зверь там у нее прикованный, что ли?
Сколопендра невозмутимо с бумажками проконсультировалась.
— Верхом ездят?
— На лошадях. Верблюды имеются. Двугорбые.
Пот из-под тюрбана стекал за прямой ворот шервани, щекоча шею. Комар, обнаглевший до безобразия, уселся Анкатэшу прямо на кончик носа, маяча перед глазами бесстыжими крыльями.
Сколопендра отложила бумажки:
— А император?
Тишина. Словно тот, в углу, при этом слове дыхание задержал.
Сколопендра придвинулась:
— Про императора, многоуважаемый, что сказать можешь?
И тут словно прозрел Анкатэш. И кто в углу раненым тигром бился понял, и зачем вопросами дурацкими его мучали. Не казнить его сюда привели, не пытать. Не преступник он тут — надежда последняя. Ох погоди, Пуджечка, имущество, нажитое честно и не очень, распродавать. Вернется твой Анкатэшик - здоровее прежнего.
Первым делом он с удовольствием шлепнул зарвавшегося пискуна, злорадно размазав кровавое тельце по ладони. А потом устроился на подушках поудобнее.
— Видел его всего раз, благородная, на площади перед дворцом. В золоте да шелках. Платье от шеи до пят все скрывает. Даже рук не видно. Лицо и то цацками блестючими прикрыто. — подумал и добавил: — Суровый, говорят. Головы рубить любит.
Сказал, и в угол глазами скосил. Жалко. За что ж его так, бедолагу?
Сколопендра этот его взгляд заметила и не одобрила.
— Едят что? — спросила она строго.
— Рис. — Анкатэш почесал в затылке. Говорить или не говорить? — Корову жрут.
Сопение в углу стало угрожающим. Сколопендра и то поморщилась:
— И это весь разносол?
— Да нет, вроде много всего другого. И гадов морских едят, и рыбу сырую, и даже специи свои имеются… но все какое-то… — Анкатэш попробовал найти слова понежнее, но в конце выпалил: — Слизь да гниль, благородная, честное слово. И воняет так, что три дня не отмоешься.
В углу застонали.
Анкатэш вздохнул с сочувствием:
— А, еще они палками едят.
Раздалось бряцанье и ругань, и на свет лампады к Анкатэшу с ревом бросился человек.
— Да чем же им, гнидам, пальцы-то не угодили?
Анкатэш аж залюбовался. Ну хорош же, хорош. И ростом выдался, и статью. Плечи, небось, не в каждую дверь пролезут. Кожа темная, мышцы так и перекатываются. Кулаки — что кокосы, и размером, и тяжестью. Нос гордый. Лоб высокий. Волос черный по плечам стелется, брови широченные вразлет. Глаза рыжие, что твой чили жгут. А что уж говорить о главной гордости — усах хищных, холеных, наглыми кончиками вверх смотрящих. Хороший уродился принц, не то что старший брат, великий махараджа Пракаш Рамешвар, блеклый и сизый.
Этот как будто породы другой. Одно слово: Тигр. Отбою, поди, от ухажеров не было. А вот ведь, появился такой, что взял и всех отбил.
Анкатэш вздохнул и плечами пожал:
— Грязи, пресветлый принц, боятся.
Тигр рыкнул.
— Рыбу сырую, твари, жрать не боятся, а собственными пальцами, значит, брезгуют?
— Покрутил усами, осклабился. — Пьют?
Анкатэш кивнул:
— Водка рисовая.
— Гады.
Говорил на хапхи четко, без акцента. Значит, правду рассказывали, ошивался с солдатней. Не чурался из одного чана есть, в кости играть, песни крестьянские петь. Ну и еще всякого не чурался, но об этом уже только шептались.
Глянул Тигр темно:
— Молятся чему?
— Дракону.
— Чему?
— Змея летающая.
— У них еще и змеи летают…