Тигр, олень, женьшень

Свободно по-китайски говорил один Кузьмич. Мы из предосторожности просили его объясняться, как и все, ломано и примитивно: хотелось послушать, о чем хунхузы будут говорить между собой. В самом деле, определив уровень наших познаний, хозяева завели оживленный разговор. Прислушавшись, Кузьмич вполголоса перевел:

— Ждут возвращения своих; волнуются, как бы чего не вышло…

— Ага, слушай-дальше внимательно, но сам помалкивай, — шепнул я.

Однако вскоре по простоте душевной Иван Кузьмич откликнулся на какую-то реплику, и наша конспирация оказалась раскрытой. Хозяева поняли, что сболтнули лишнее, и замолчали, что еще сильнее накалило обстановку.

Поужинав, начали потихоньку договариваться, где кому лечь. Никому не улыбалось оказаться рядом с подозрительным соседом: если они решат напасть на спящих, то первый с краю неизменно окажется и первым по счету…

Однако больной Валентин сам выбрал это место. Сказал, что боль не даст ему заснуть, он будет сторожить. Иван Кузьмич проворчал, что на нары вообще не ляжет, там душно; нагородил из дров возле двери подобие топчана, что-то подстелил, чем-то укрылся и, положив под бок своего Эса, мгновенно беспечно захрапел богатырским сном.

Мы легли все рядом, не раздеваясь, положив винтовки под бок, в таком порядке: Валентин, я, Володя. Долго не спали, стараясь незаметно наблюдать за соседями. А те не ложились. Усевшись в кружок в двух метрах от нас, о чем-то перешептывались, прислушивались, часто оборачивались к двери. Кого-то поджидали. И лишь около полуночи, видимо, успокоились. Двое, полулежа, засопели опийными трубками. Вторая пара долго клевала носами, потом, пошептавшись, принялась за непонятные приготовления.

В пиалу налили воды, опустили небольшие темные шарики, размешали. Жидкость окрасилась в буро-коричневый цвет. Из грязного свертка появился почерневший от старости шприц с такими же старыми большими иглами. Хунхузы скинули куртки, оставшись голыми до пояса. Отталкивающими были их худые желтые тела при свете маленькой керосиновой лампы в облаках сизого опийного дыма. Я содрогнулся, глядя, как они с усилием всаживали тупую иглу в почерневшие выше локтя руки и медленно вводили друг другу дозу опийной жидкости.

Зато как они преобразились через несколько минут! Глаза вспыхнули, засверкали, жесты стали энергичными, разговор оживленным. Это были совсем другие люди, готовые, казалось, на что угодно, — такая резкая перемена на глазах! И тут до сознания стало доходить, почему этих людей оставляют в зимовье в качестве сторожей: втянувшиеся наркоманы просто непригодны в дальнем походе.

Валентин стонал и ворочался. Я пытался не спать, но морозный день и утомительная ходьба по глубокому снегу взяли наконец свое: вдруг как провалился куда-то…

Сколько спал — не знаю, но проснулся от толчка, приподнял голову. Взволнованный, красный от жара Валентин сидел рядом и шептал скороговоркой:

— Вставай, кажется, Володьку убили! Он уже давно вышел на улицу и не возвращается. А сейчас я услышал за дверью звук упавшего тела: наверное, зарубили топором, чтобы без шума, по одному…

Я прыгнул с нар, винтовка в руках. Володино место было пусто! Что я собирался делать? Кажется, хотел метнуться во двор, но тут же сверкнула другая мысль: перестрелять сейчас же всех этих на нарах!

Эта борьба с самим собой длилась несколько долгих мгновений, как вдруг… скрипнула дверь, и у порога, в клубах ворвавшегося морозного воздуха, появился очень бледный… Андрианов!

«Не добили — ожил», — мелькнуло в сознании. А он, держась за косяк, едва слышно прохрипел:

— О, чегт! Я, кажется, совсем одугел от опийного дыма. Стгашно замутило. Вышел во двог, подышал, подышал свежим воздухом и — хлоп! Упал, как чутка, сильно удагился, а встать не могу. Потом почувствовал, что замегзаю, едва поднялся…

Мы смотрели на него как на привидение, явившееся с того света, не могли произнести ни слова. А он как-то тупо огляделся и закончил неуверенно:

— Вгоде чуть-чуть светает. Может, пойдем, гебята, а? Больно уж тут того — неспокойно, нехогошо…

Едва переведя дух, Валентин просипел, что ему лучше, он готов двинуться хоть сейчас. Разбудили Кузьмича. Тот спросонья ничего толком не понял, стал было спорить, что рано, но мы быстро собрали вещи, завьючили покрывшуюся за ночь изморозью лошадку и вышли до света, без завтрака. Нервы были натянуты, есть никому не хотелось.

Хозяева спали или делали вид, что спят, но провожать не вышли.

Вскоре вынырнувшее из-за горизонта солнце опалило алым заиндевевший вокруг лес и снег. Мы уходили все дальше на запад, и, несмотря на сильный мороз, дышалось удивительно легко, тревоги прошедшей ночи отступали. Тихое зимнее утро первым же лучом окрасило жизнь в розовый цвет.