Тигр, олень, женьшень

Подходим. Приветствия хмурые, без рукопожатий. Видно, они еще меньше нас «осчастливлены» этой встречей. Уже одиннадцать энтузиастов!

В самой ложбине седловины из-под снега едва торчит крытая толем верхушка барачка, из трубы вьется голубоватый дымок. Ого, эти заняли самый главный лаз. Второй дымок метрах в двухстах левее. Кажется, труба торчит прямо из снега.

Вяло знакомимся. Старший центрального барачка — Бибик, левого зимовья — Нестор. Центральные — «главные хозяева» — работники аэропорта.

Хозяйским тоном Бибик говорит:

— Здесь все занято. Нас шестеро, мы занимаем весь перевал до Нестора и в противоположную сторону. Там уже сделаны скрадки, завтра туда еще придут наши товарищи. Я здесь уже три года. Так что вам придется идти во-он туда! — он указывает на гору вправо, где, как мы чувствуем, вообще никто и никогда не пролетает.

— Так, Володя, значит, мы, лесники, прямые хозяева этого леса, этой горы, по которой носимся на лыжах вот уже несколько зим, промерили, застолбили, учли запасы леса, нанесли на план, — мы здесь гости. В шестистах метрах наша деляна, наш домик, и мы — гости… Нам из милости снисходительно разрешают посидеть во-он на той горке! Так, хорошо.

Володя угрюмо молчит. У «бибиков» действительно прокопана узкая, но глубокая — до земли — траншея от их утонувшего в снегу барачка в сторону «несторов» более чем на сотню метров. Несмотря на то, что охота открывается лишь сегодня с вечерней зари, они здесь уже неделю и неделю рыли окоп в два метра глубиной, только бы закрепить де-факто за собой эту территорию.

Подходим ближе:

— Вот что, товарищи. Когда ваши прибудут — увидим, а пока мы занимаем правую от вас сторону.

— Ну-ну! Мы еще сами будем там стоять. Идите дальше, к горе.

Молодые кипятятся больше всех. Как же, их шестеро, у них жилье прямо в центре! Однако более рассудительный Бибик меняет тон:

— Смотрите. Только вообще-то вы напрасно здесь время потеряете, шли бы в тундру. Тут ведь как: когда пройдут два-три табушка, а когда и ничего…

Слушая его старое как мир охотничье брюзжание, я смотрю на покрытую туманом долину, откуда должны лететь птицы. Что-то маячит низко над лесом, какая-то колеблющаяся полоска становится все ясней и ясней, мешает слушать и сосредоточиться.

Да это же они!

Серо-пепельные тяжелые гуменники, как эскадрилья бомбардировщиков, с трудом набирают высоту и фронтальной цепочкой четко вырисовываются над вершинами заиндевелых лиственниц:

— Гуси! — я инстинктивно сажусь на снег за маленькой лиственницей.

Спор как отрезало, все прячутся кто куда может.

Двести, сто пятьдесят, сто метров отделяют от нас стаю. Несколько секунд — и… Но для этих самых ответственных секунд у молодых не хватает главного — выдержки: трах, тах, тарарах! Как, заразителен для многих первый, хотя и совсем безрассудный выстрел! Только мы с Володей не стреляли: в лоб за сто метров можно лишь отпугнуть. Гуменники взмывают, разворачиваются и уходят назад в туманную даль.

Так по-мальчишески стрелявшие горе-охотники сконфуженно молчат.

— Пойдем, Володя, тут дела не будет.

А гуси вдруг посыпались, как из рога изобилия. «Табушки», да какие — по тридцать, сорок, пятьдесят и до сотни, с интервалами в десять — пятнадцать минут шли, как по шнуру, на едва заметную, замаскированную избушку и окоп «бибиков». Заметив приближающийся табун, «бибики» мчались по своей траншее, встречая низко плывущих громадных птиц беспорядочными выстрелами. Они сильно мешали друг другу, волновались, и результаты были значительно хуже, чем могли быть у двух спокойных опытных стрелков. Новички, а их было несколько, мешали бывалым.

Ведь это только кажется, что гусь тянет тихо. В пределах досягаемости он находится считанные секунды. Быстро прикинуть расстояние до цели, скорость полета: по ветру или против него, чтобы сделать правильный вынос, — все это имеет решающее значение.

Как всегда бывает в первые дни весеннего перелета, шел на подбор гуменник. Заметив издали табун, стоя на коленях в своей снежной яме, прильнув лбами к сетке воткнутых в снег веток лиственницы, мы тихо шептали заклинания, уговаривая стаю повернуть чуть в сторону, на нас. Бесполезно. Они летели прямо на «бибиков». Шепча проклятия, громко дыша, пригнувшись в страшном напряжении, наблюдали, как серые птицы, уже в профиль, мерно взмахивая крыльями и обнажая при каждом взмахе светлые подкрылья, вытянув прямые длинные шеи с мощными головами, неотвратимо надвигались на застывшую, окаменевшую в траншее группу.

«Трах, тах, тарарах! Tax, тах!» — успевали насчитать четырнадцать-пятнадцать выстрелов, остальные сливались… Казалось, сейчас с неба обрушится целая масса! Но падал один, редко два, часто ни одного…

Володя не выдерживает. Небольшого роста, жилистый, шустрый и остроумный, скалит прокуренные зубы на темно-бронзовом от зимних ветров лице:

— Эй, вы! Пустите к себе с половины! И патроны сохраните, и с гусями домой поедете, мазилы…

Мы злорадно смеемся в свое удовольствие. В ответ — хмурое молчание.