Тигр скал

Снова наступило молчание. С помощью шлямбуров они действительно как-нибудь доберутся до карниза, но дальше? Что дальше? Как вбивать крючья снизу вверх? Никто не сможет это сделать, никто на свете. А как они смогут переползти? Если невозможно вби­вать крючья, как же можно переползти? По лицу Ми­хаила нельзя определить, что он собирается делать, на что надеется, но если наши догадки верны, ведь это самоубийство! Он идет на самоубийство, думали то­варищи.

— Значит, так...— Михаил потер руки.— Наблю­дает за страховкой Джокиа. Остальные будут действо­вать сообразно с обстоятельствами. Сегодня наша штурмовая тактика несколько изменится...

ОТ ПЯТИ ОТНЯТЬ ДВА...

Рассвело утро — утро стонов и плача. Каждого снедала своя боль. И к этой боли добавлялась об­щая — гибель товарища. Я даже не могу сказать, сколько времени ушло на сборы в дорогу,— обесси­ленные вконец, мы еле двигались, медленно одева­лись, сделали массаж, сделали перевязки... Наконец сели «закусить».

— Мне сегодня приснился странный сон, идейный,— пытается шутить Тэймураз.— Кирилл, а тебе снился когда-нибудь неидейный сон?

Кирилл педантичен в вопросах питания, его прин­цип — во время еды не думать ни о чем другом, кроме как о еде, и не разговаривать. На этот раз он нехотя, но все же отвечает:

—— Что же тебе снилось, может, скажешь?

— Будто наши запустили спутник и он сбросил какие-то бумажки над пиком Победы, и на одной из них красными буквами было выведено: «Все за одного, один за всех». Не понимаю, с чего это!..

— Обыкновенный сон,— пожал плечами Кирилл,— мы живем в эпоху спутников...

— Это же наш альпинистский принцип: все за одно­го, один за всех,— заметил Джумбер.

— Который мы нарушили, да? — возразил вдруг Тэймураз уже иным тоном.

Шутки что-то не получались. И все наши разговоры были вымученные — никому не хотелось говорить.

— Знаете что, давайте-ка отложим на завтра тол­кование снов и тому подобное. Сейчас бессмысленно и глупо все, кроме одного — спуска,— вставая, реши­тельно проговорил Кузьмин,

— Пусть Тэймураз пойдет с нами,— предложил я Джумберу и Кириллу.— Вам будет легче идти.

— Нет, Минаан, достаточно и того, что мы взвалили на тебя Михо...— возразил Джумбер.— Более чем до­статочно. Правду я говорю, Кирилл?

Кирилл ушел вперед и не слышал его слов. Тэмо же сказал мне:

— Ты позаботься о брате. Мы как-нибудь спустим­ся. Постарайся спустить Михо.

На глаза у меня невольно навернулись слезы. Я и по сей день не знаю, отчего они были, эти слезы. Может, от сострадания к моему товарищу с отморо­женным лицом и ногами, такому гордому, такому му­жественному, который в самые тяжелые минуты не те­рял присутствия духа и самообладания... Ведь он провел с Илико целую ночь на кручах пика Победы без палатки и без спального мешка! Его товарищ по связке остался там, ближе к солнцу и небу, а он добрался до нас, выспавшихся в тепле, и не уступал нам ни в чем, даже старался ободрить нас. Мне захотелось неж­но обнять его, но не время было давать волю чувст­вам — нас ждал путь, полный опасностей. Я отвернулся, чтобы он не заметил слез в моих глазах, и, связав­шись веревкой с Михо, стал быстро спускаться по склону.

«Один за всех, все за одного» — этот завет мы действительно нарушали. Я не знаю, кто был в том повинен, но, обернувшись назад, я увидел нечто, больно кольнувшее меня: Кузьмин, Джумбер и Тэймураз спускались другой дорогой... Очевидно, тот склон им показался более спокойным. А ведь вместе мы бы шли лучше — сознание близости друг друга каждому придавало бодрости и удваивало силы.

«Я должен спросить Кирилла... Обязательно спрошу, когда спустимся. Почему он не пошел нашим путем? Из каких соображений?..» — думал я. Но ведь я напе­ред знал его ответ, знал, что он скажет: «Я предпочел ту дорогу, потому что она, по-моему, была более легкой».

«А ты сам? Почему ты не сказал им, чтобы они шли за вами? Почему ты допустил, чтобы они шли дру­гой дорогой? Почему разрешил?» — корил я себя. Что я мог сказать в свое оправдание? Но разве мне было в чем оправдываться? Я вел Михо, тяжело­больного Михо, который почти полностью висел на мне, как тяжелейший груз. И если бы я настаивал, чтобы они пошли той же дорогой, что и мы, я невольно впряг бы их в свое ярмо. А этого я всячески избегал: ведь именно я взялся спустить Михо, и я должен был завершить начатое, потому слово было за ними, а не за мной. Слово было за Кузьминым, и он избрал другую дорогу. Все это я осознал мгновенно и, удрученный, продолжал спускаться — к палатке, к пылающему кост­ру, к фляжкам, полным воды, к человеку, который беспокойно ходил взад-вперед перед палатками и из­дали воодушевлял и поддерживал меня своим бес­покойным хождением, своим нетерпеливым ожида­нием...

Вскоре мы спустились на 6000. Я опустил руку, которой держал Михо, и оглянулся назад, надеясь увидеть товарищей. Нигде ни единой точки! Ничего и никого. А внизу, на 5300 метрах,— вспомогательная группа. Я затянул потуже веревку и дернул ее изо всех сил. Я спешил вниз, чтобы узнать там, что слу­чилось.

Склон замечательный, мы мчимся, как на лыжах.