Тигр, светло горящий

Джем и его отец разглядывали мельчайшую деревянную резьбу лож и балкона, украшенную металлом. В трехъярусной люстре из тележных колес, которую Томас Келлавей видел еще в день своего приезда, теперь горели сотни свечей, а вдоль лож и балконов — еще и факелы. Свет до наступления темноты проникал внутрь и сквозь открытую крышу. С одной стороны арены была сооружена небольшая сцена, на заднике которой были изображены горы, верблюды, слоны и тигры — тот самый восточный колорит, о котором говорил Филип Астлей, описывая представление «Осада Бангалура».

А еще Келлавей разглядывали публику. Их окружали ремесленники и торговцы: лавочники, портные, плотники, кузнецы, печатники, мясники. В ложах сидел средний класс: купцы, банкиры, адвокаты, в основном из Вестминстера, что за рекой. На балконе стоял народ победнее: моряки и солдаты, портовые и складские рабочие, а еще угольщики, кучера, конюхи, кирпичники и каменщики, золотари, садовники, уличные торговцы, старьевщики и всякий прочий народ. Было там также немало слуг, учеников и детей.

Пока они ждали, Томас Келлавей исчез, а потом вернулся с робкой улыбкой, неся четыре апельсина. Джем никогда еще не пробовал апельсинов — эти фрукты и в Лондоне-то были редкостью, а в Пидлтрентхайде о них слыхом не слыхивали. Он подумал немного, глядя на кожуру, а потом вонзил в нее зубы, как в яблоко, и тут же понял, что она несъедобна. Мейси рассмеялась, глядя, как он выплевывает кожуру.

— Глупый, — сказала она. — Смотри.

Она кивком показала на соседей, которые ловко очищали свои апельсины, кидая очистки на пол. В течение всего остального вечера, когда они переступали и топали ногами, кожура испускала резкий, щекочущий ноздри дух, перебивающий все остальные запахи: лошадиного помета, пота и дыма факелов.

Когда заиграла музыка, на сцену вышел Филип Астлей, чтобы обратиться к публике. Он постоял несколько мгновений, разглядывая зрителей партера. Найдя Анну Келлавей, улыбнулся, довольный тем, что его обаяние превратило врага в друга.

— Добро пожаловать в королевский салон и новый амфитеатр на открытие сезона тысяча семьсот девяносто второго года в цирке Астлея! Вы готовы изумляться и развлекаться?

Публика взревела в ответ.

— Поражаться и ошеломляться?

Снова рев.

— Удивляться и восторгаться? Тогда мы начинаем.

До представления Джему все очень нравилось, но когда оно началось, он обнаружил, что нервничает. В отличие от матери ему цирковые номера не казались достойным развлечением. Он не был поражен, подобно сестре, красотой кого-либо из исполнителей. И не радовался, как отец, тому, что все вокруг довольны. Джем знал, что по идее должен удивляться номерам, которых не видел раньше. Жонглеры подкидывали факелы и не обжигались; ученая свинья складывала и вычитала цифры; лошадь кипятила чай и наливала его в чашку; мисс Лаура Девайн в своих мелькающих нижних юбках танцевала на канате; два канатоходца сидели за столом и обедали на высоте тридцать футов над землей; наездник выпивал стакан вина, стоя на двух галопирующих по арене лошадях. Все это зрелище опровергало общепринятые представления о жизни. Люди должны падать с натянутых наверху канатов или со спин скачущих лошадей. Свиньи не умеют складывать и вычитать. Лошади не могут готовить чай. У мисс Девайн от всех этих прыжков должна закружиться голова.

Джем знал это. Но вместо того, чтобы восторгаться и кричать от изумления, как это делали окружающие, включая его родителей и сестру, он испытывал скуку именно потому, что представление не было похоже на жизнь. Оно так противоречило его жизненному опыту, что не оказывало на него почти никакого воздействия. Может быть, если бы наездник стоял на одной лошади или просто сидел в седле, а жонглеры подкидывали шары вместо горящих факелов, то и он смотрел бы, широко раскрыв глаза и крича от восторга со всеми.

Не интересовали его и драмы с их восточными танцами, воспроизведения сражений, дома с привидениями и щебечущие любовники. Только перемена декораций, когда заставки с горами и животными, или волнующимся морем, или сценами сражений быстро убирались, а за ними оказывались звездное ночное небо, руины замка или сам Лондон, интересовала его. Мальчик не мог понять, почему людям нравится видеть копию лондонского неба, когда они могут выйти на улицу, встать на Вестминстерском мосту и посмотреть на настоящее.

Оживился Джем, только когда приблизительно через час после начала представления он заметил на балконе лицо Магги, торчавшее между двумя солдатами. Если она его и увидела, то никак не показала этого. Девочка смеялась выходкам клоуна, который скакал на лошади, тогда как обезьяна на другом коне пыталась догнать его. Джему нравилось незаметно смотреть на нее. Она была такой счастливой, такой поглощенной зрелищем, показной налет всезнания, которое она постоянно демонстрировала, сейчас исчез, подспудная тревога, преследовавшая ее, уступила место невинности, пусть хотя бы и временно.

— Я выйду в уборную, — прошептал Джем Мейси.