Тигр, светло горящий

Томас был мастером по стульям, эта профессия требовала терпения, верной руки и глаза, чтобы дерево принимало нужную форму. Делая то, чего хотел Филип Астлей, нужно было обращаться с деревом совершенно по-иному. Предполагать, что Томас Келлавей сможет делать эту работу, было то же самое, что просить пивовара поменяться местами с прачкой на том только основании, что оба они пользуются водой. Мастер по стульям понимал важнейшую роль выбора породы дерева для каждой отдельной детали — без этого невозможно было сделать прочный, удобный, надежный стул. Томас знал толк в вязе и ясене, тисе, каштане, орехе. Он знал, что лучше всего выглядит и сохраняется сиденье из вяза; ножки и валики — из тиса, если его удавалось достать; ясень хорош для обруча спинки и подлокотников. Он чувствовал, до какой степени можно выгибать ясень, чтобы тот не треснул, он знал, с какой силой нужно долбить вязовую доску теслом, придавая ей форму сиденья. Он любил дерево, потому что всю свою жизнь использовал его. Но для декораций использовалась самая дешевая, низкосортная древесина: сучковатый дуб, бывшие в употреблении обрезки березы, даже обожженная древесина, оставшаяся на местах пожарищ. Томасу приходилось преодолевать отвращение, прикасаясь к ней.

Но еще труднее было ему смириться с концепцией того, что он должен был делать. Мастеря стул, он знал, что это стул. Его изделие использовалось надлежащим образом. Иначе с какой стати стал бы он его делать? А декорации были совсем не тем, чем должны были казаться. Он сбивал доски в щиты, придавая им форму облака, красил белой краской и вешал на «небе», чтобы они казались облаками, тогда как на самом деле они не были никакими облаками. Он строил замки, которые не были замками, горы, которые не были горами, беседки, которые не были беседками. Единственное назначение того, что он делал теперь, состояло в том, чтобы быть похожим на что-то и создавать некую атмосферу. С расстояния оно, конечно, выглядело неплохо. Нередко публика, увидев творения плотников, когда поднимался занавес, раскрывала в восторге рты и хлопала, хотя вблизи все эти декорации являлись всего лишь сколоченными вместе кусками дерева, раскрашенными для пущего эффекта. Томас Келлавей был непривычен к вещам, которые хорошими казались только на расстоянии. Стулья требовали совсем другого подхода.

Но первые его недели у Астлея не стали той катастрофой, какой вполне могли бы стать. Томаса все это сильно удивляло, потому что он не привык к работе в команде. Когда он на следующий день, после того как Филип Астлей нанял его, впервые появился в амфитеатре, неся в сумке свои инструменты, его целый час никто даже и не замечал. Другие плотники были заняты сооружением сарая, чтобы уложить туда то, что осталось от сгоревшего фейерверочного цеха. Келлавей некоторое время смотрел на них, потом, увидев, что один из плотников поднялся на балкон, чтобы укрепить перила, взял гвозди, куски дерева, свою сумку с инструментом и принялся чинить то, что требовало починки в ложах. Когда он закончил, обретя при этом некоторую уверенность, то спустился к строящемуся сараю и тихо включился в работу вместе с остальными — то находя доску нужного размера, то гвозди, когда их не оказывалось под рукой, то подхватывая оторвавшуюся деталь, прежде чем она успевала упасть кому-нибудь на голову. К тому времени, когда в крышу была забита последняя доска, Томас Келлавей стал неотъемлемой частью бригады. Чтобы отметить его поступление на работу, в полдень плотники повели его в их любимый паб «Оружие коробейника» через дорогу от лесопилки, к северу от Вестминстерского моста. Все они, кроме Томаса, напились, поднимая кружки за своего усопшего старшего плотника Джона Онора. В конечном счете Келлавей оставил их в баре, а сам в одиночку отправился работать — сооружать деревянный вулкан, из жерла которого должны были извергаться фейерверки в представлении «Месть Юпитера».

С того дня Томас все лето молча и упорно трудился на благо цирка. Помалкивать было легче, потому что стоило ему открыть рот, как плотники начинали смеяться над его дорсетширским произношением.

Он начал разбирать свой инструмент.

— Джем, а где наша лобзиковая пила? — спросил он.

— Дома.

— Ну-ка, сбегай, принеси ее. Вот молодец.

Глава вторая

Когда, как сегодня, возникала нужда, Джем помогал отцу в амфитеатре. Иногда он вместе с другими цирковыми мальчишками выполнял различные поручения Филипа Астлея или Джона Фокса. Обычно они не выходили за пределы Ламбета или самого ближнего Саутуорка. В тех немногих случаях, когда ему поручали отправиться куда-то подальше — к печатнику у собора Святого Павла,^[44] или к стряпчему у Темпла,^[45] или к галантерейщику в Сент-Джеймс,^[46] — Джем удостаивал этим поручением какого-нибудь другого мальчишку. Те все до одного были рады заработать лишний пенни, который приносило путешествие на другой берег.

Нередко Джем не знал того места, куда его посылали.