— К-ка…
Юный Гален Червил возмутился и начал было объяснять, что ему недавно присвоили второй класс, и вообще он больше года уже не пользуется устной речью. Пауэлл заткнул его и на недоступном девушке уровне дал понять, почему допустил осознанную ошибку.
— А, — сказал Гален. — Да, сестренка-третьеклассница, я ваш собрат по несчастью. Рад вас видеть. Эти великие щупачи меня малость пугают.
— Ой, не знаю… Я тоже сначала напугалась, но теперь не боюсь.
Снаружи, в тени известняковой арки, к выходящей в сад двери дома прижимался Джерри Черч и всей душой внимал им. Он замерз. Недвижимый, молчаливый, истощенный. Он ненавидел их, презирал, завидовал им, алкал их общества. Эспер-2, Черч страшно изголодался по своим. Причиной его голода был беспощадный остракизм.
Сквозь тонкую панель кленового дерева просачивался множественный телепатический мотив вечеринки: вечно изменчивое и счастливое сплетение мыслей. А Черч, эспер-2, уже десять лет существовал на скуднейшей диете из слов и страшно изголодался по сородичам — по миру эсперов, которого лишился.
Это Огастес Тэйт подлизывается к @кинсам.
@кинс явно не хочет раскрываться перед Тэйтом, который, по впечатлению, что-то затеял. А может, и нет, подумал Черч. Во всяком случае, картина блокировки и контрблокировки была изящна, словно у фехтующих сложными электронными шпагами дуэлянтов.
— Вы только послушайте, — пробормотал Черч. — Пауэлл, клоп ненасытный, выкинул меня из Гильдии, а теперь адвокату проповедует, задрав нос.
В гостиной затеяли шарады. Девчонка, которую звали Нойес, увлеченно камуфлировала образ словами старого стихотворения[3]:
Это еще что, черт побери? Один глаз в бокале? То есть? А-а. Не в бокале. В кружке. Один в кружке. Ein. Stein. Эйнштейн. Легкая шарада.
Это Червил, с его притворной улыбочкой, величественно, как понтифик, несет жирное брюхо.