Тигр, тигр, светло горящий !

Мы сидели, отгородившись от сумасшедшего мира, смотрели друг на друга, ели вкусную пищу и нам было хорошо. Мы казались друг другу самыми симпатичными и милыми людьми и нам казалось, что весь мир состоит из таких же милашек и симпатяг, что в мире царит добро и рай сошел на Землю.

Приплыл запеченный карп с гречневой кашей, но рыбные блюда мне уже надоели и я принялся за свиную рульку с капустой и ароматным соусом "красное вино". Одри же, в первый раз ступив на столь хлебосольный и рыбообильный берег Прибалтики, от карпа не отказалась. Она ела как кошечка - аккуратно, тихо, но очень сноровисто и быстро. Я с удивлением отметил, как под нежной кожей ее рук обнаруживаются по-мужски крепкие мышцы. О технике "скрытого цветка" я слышал, но мне никогда не приходилась встречать женщин, воспитанных по этой школе. Если верить слухам, то моей маленькой Одри ничего не стоило разобрать на запчасти пару вооруженных террористов. Я мог сегодня спокойно гулять по ночной Паланге.

Мое разглядывание Одри не понравилось и она нанесла ответный удар.

- А что вы сейчас пишете, Кирилл?

Я откинулся на спинку стула и попытался отшутиться:

- Ну что вы, Одри! Разве я сейчас пишу? Я же ем. И с чего вы взяли, что я должен что-то писать?

Одри пригубила вино. Платье ее все строжело и строжело, привратившись окончательно в глухой закрытый балахон из густо-синего бархата и скромной бриллиантовой брошкой в виде пухленького Амура.

- Вы ведь писатель и должны писать. Я вас сразу узнала, - объяснила она.

- И сразу захотели задавить. А я-то ломал голову - с чего это вдруг молодая красавица соглашается на предложение совершенно незнакомого ей человека, с явными признаками... э-э, хм... депрессии на лице, вместе отужинать в какой-то забегаловке. Я думал, лелеял в душе надежду, что еще не утерял способность обвораживать и завлекать юные неопытные сердца, а мне заявляют, что просто моя физиономия украшает заднюю обложку моих же книг, и уж лучше перехватить сосисок вместе с этим, наверняка нудным и заумным, как все писатели, типом, чем в одиночку искать приключений на свою... э-э... голову.

- Я такого не говорила и говорить не собиралась, - хладнокровно заметила Одри, - вы напрасно обижаетесь.

- Последний раз я обиделся, когда старший Витька забрал у меня понравившуюся ему погремушку. Ходить тогда я еще не умел, поэтому пришлось обидеться. Но с тех пор больше ничего подобного со мной не было, пробормотал я. Моя филиппика поразила и меня самого.

Вот и еще один звонок приближающейся старости. Сначала ты становишься сентиментальным и чувствуешь себя за все в ответе, затем - обидчивым, потому что у тебя выпадают волосы, и, в конце-концов, тебя перестают интересовать женщины.

Я подергал себя за волосы, но они держались пока крепко. Да и девушка напротив меня волновала.

- Я больше не пишу, - сказал я, прервав опасную линию разговора, и погрузился в созерцание появившегося пирога и горшочков. Одри подвинула к себе один горшочек и, открыв, понюхала:

- Пахнет пивом, медом и мясом. Очень необычно.

- Это фирменное блюдо Гедеминаса. Он почему-то считает, что я русский и при каждом моем посещении потчует меня бараниной по-боярски, - объяснил я и придвинул к себе свою долю.

Одри попробовала боярское блюдо и захлопала в ладоши:

- Будем как русские - пить водку и закусывать солеными огурцами.

Водки у Гедеминаса тоже было много. Одри согласилась на ледяные "Русскую" и "Смирнов". Но с солеными огурцами произошла промашка - такак экзотика в "Вешнаге" отсутствовала и нам пришлось удовлетвориться запеченными грибами-кокот.

Мы чокались толстенькими стопками и спорили, чем отличаются "Русская" от смирновской водки. Мы долго обсуждали эту проблему и пришли к обоюдному выводу, что водки было слишком мало для столь тонкой дегустации и нам подкинули графинчик с двустами граммами "Московской особой". Одри твердой рукой отрезала себе и мне пирог с угрем и лососью и объявила, что рыбка плавать хочет.

Она решила меня споить, усмехнулся я про себя и, сосредоточившись, очень удачно подхватил свою стопку, пролив всего-то половину. Поверхность стола мгновенно поглотила жидкость и мне стало очень смешно.

- Что? Что такое?, - спрашивала меня Одри, но у меня начилась истерика.

- Он,... он... тоже закусить хочет, - выдавил я наконец, вытирая слезы и подавив приступ смеха.

- Кто?!, - не поняла девушка.

- Столик!

Одри упала со стула.

Поднялась она уже в очень откровенном наряде - две полоски металлика отходили от бархотки на ее шее, проходили через соски ее крепких грудей и перетекали на поясе в разлетающиеся лоскутки, изображающие как бы юбку.

Ради такого случая я недрогнувшей рукой налил еще беленькой. И тут на меня накатил приступ откровения. Одри-таки добилась своего - хотя я оставался умеренно трезвым, водка, помимо мозжечка и вестибулярного аппарата, отключила еще и центр торможения речи (если таковой есть).