Тигровый, черный, золотой

«Только б кусаться не начала», – успел он подумать, но Кулешова подалась к нему и доверительно зашептала:

– Еще как отличалось, о, еще как!

* * *

На встречу с искусствоведом Дьячковым Макар отправил Бабкина.

– Задача у тебя простая, – по телефону проинструктировал он, – выяснить стоимость картин. Или хотя бы понять их художественный уровень.

– Да чего там не понимать… – начал Бабкин, перед которым несчастный барс стоял как живой, то есть полумертвый.

– Мы с тобой не разбираемся в современном искусстве. Нужен специалист и его заключение. Мне не по душе, что до сих пор не ясно, что именно мы пытаемся отыскать. Сколько получит вор, если решит продать произведения Бурмистрова?

Искусствовед Дьячков оказался блеклым пучеглазым мужчиной, похожим на моль. Шею его облегал искусно завязанный алый шелковый платок. Он экал, гхекал, обчихал Бабкина и несколько раз ткнул его коротеньким пальцем в грудь – жест, который могли позволить себе только крайне неосторожные или исключительно бесстрашные люди. Бабкин, однако, все вытерпел. Лишь пару раз он сладострастно представил, как затягивает платочек на тщедушном стебельке дьячковской шейки.

Дьячков назначил встречу в лобби многоэтажного офисного центра. В кресле он сидел, будто в собственной гостиной: закинув ногу на ногу и время от времени подаваясь вперед, чтобы ткнуть своего собеседника.

– …вы, я вижу, человек невежественный, – гнусавил несостоявшийся удавленник. – Я вам объясняю. Примитивизм – слыхали такое слово? Из курса школьной программы – ну, ну, напрягитесь же! – помним? Это течение в искусстве, сознательное упрощение художественных образов и выразительных средств. Проторенессанс, да? Кватроченто! В случае Бурмистрова мы говорим, заметьте, не о рустикализации, это важно…

– Для чего это важно? – спросил Бабкин.

– Для понимания! – ответил развеселившийся искусствовед. – Понимание лежит в основе всего. Игорь Бурмистров – яркий, может быть, даже ярчайший представитель современного наивного искусства. Ну, вот Анри Руссо же, да? Или, если вам это ближе, митьки. Мы можем рассматривать Кабакова и Едзиева в этом же контексте… Мотивы народного искусства органически вплетены…

Слушая искусствоведа, Бабкин ощутил себя коброй, раскачивающейся под медитативную дудочку факира. У кобры начала болеть голова. Дьячков с каждой своей фразой будто затягивал у него на голове шнурок с узелками. Кажется, у испанцев была такая пытка…

Мысль о пытках заставила Бабкина сбросить наваждение.

– Давайте рассмотрим Бурмистрова, – твердо сказал он. – Во сколько вы бы оценили каждую из его работ?

– Милый мой, это вульгарный подход! Вульгарнейший! В некотором роде дискредитация самого искусства… понимаю, для вас это пустые слова, но я, голубчик мой, как-никак жрец в этом храме…

Однако Сергея не смутило, что он занимается дискредитацией.

– Ясинский рекомендовал обратиться к вам не за лекцией о мотивах примитивного искусства, а чтобы получить оценку украденных картин. Если вы не в состоянии этого сделать, давайте не будем тратить время. Ни мое, ни ваше.

Дьячков, скривив губы, неохотно протянул:

– Может быть, пятьсот тысяч. Восемьсот. Миллион. Мы говорим об идеальном мире, где заказчик готов заплатить столько, сколько эти картины действительно стоят… Это в первую очередь ориентация на европейские рынки. Но и у нас есть ценители, да, истинные ценители…

«Миллион за яичницу с помидорами или пятнистого доходягу, – подумал Бабкин. – Ёлы-палы, да кому ж их впаришь?»

– Быть может, именно ценитель и пошел на это… неблаговидное дельце, – предположил Дьячков. – Тот, кому работы Бурмистрова не по карману, но кто жаждет быть их обладателем. Не одобряя ни в коем случае методы этого человека, не могу не признаться, что понимаю его… да-да, понимаю!

Добившись от искусствоведа внятного ответа, Сергей почувствовал себя увереннее. «Хоть какой-то результат. А теперь займемся мутным охранником-сторожем».

Он поговорил с давним приятелем из телефонной компании и выяснил, что с телефона, принадлежавшего Николаю Вакулину, в последний раз звонили сутки назад. Место, откуда был сделан звонок, совпадало с адресом его квартиры.

После этого телефон не перемещался, и с него не выходили на связь.

Бабкин сумел проникнуть в подъезд, где жил Вакулин, долго и безуспешно жал на кнопку звонка, поговорил с соседями, выяснил, что Николая Николаевича они в последний раз видели два дня назад, и еще послонялся под окнами в надежде, что сторож все-таки появится. Когда начали сгущаться сумерки, а свет в квартире на втором этаже так и не зажегся, Бабкин позвонил Макару и спросил, надо ли следить за квартирой.

– Вакулин пока первый в списке подозреваемых. Входная дверь музея оказалась незаперта. Как воруют картины и вышибают дверь в хранилище, он не слышал. А теперь еще и этот внезапный уход с радаров!

– Согласен, но если он залег на дно, слежка ничего не даст – только потеряем время. Узнай, с кем он созванивался за последнюю неделю, и возвращайся, все обсудим.

* * *