Тигры и земляника

- …И он полез. Сначала по стволу, потом перебрался на ветку – на которой висела самая красивая кисть рябины. Ветвь качалась, и Фиш продвигался медленно, а я снизу подсказывала – «Дальше!.. Еще… Выше…» – Настя смеется. – Ветка гнулась все ниже и ниже, и я собразила, что уже могу до нее дотянуться. Я подпрыгнула… промахнулась… потом еще раз – и сорвала гроздь! «Она у меня, Фиш, – закричала я. – Я достала, достала!..» Но тут ветка не выдержала – с ужасным треском обломилась и Фиш с двухметровой высоты грохнулся вниз. У меня аж душа в пятки!.. Я подбежала – он лежит на спине и не шевелится. «Ты живой, Фиш?» – спрашиваю я, а у самой голос дрожит. Молчание. Я наклонилась и вижу – у него глаза открыты. «Что с тобой, ты цел?» А Фиш смотрит вверх и ничего не отвечает. «Скажи хоть что-нибудь, Фиш, не пугай меня!» – тормошу его я. Он помолчал и говорит… так спокойно, тихо… «Насть, смотри какое небо красивое… Высокое, чистое…» Потом обхватил меня и повалил на себя… – Она улыбается. – Мы лежали рядом и смотрели в голубое небо, и Фиш – я хорошо запомнила – сказал: «Мы никогда не умрем, Настя. Мы будем жить вечно…»

- Мы будем жить вечно, – эхом откликается Мурзилка.

Под сводами зала ожидания шелестит бесполый голос, объявляя что-то невнятное, но значительное. Люди сидят в желтых пластиковых креслах, переговариваются и перемещаются обстоятельно и с достоинством. Здесь никто не торопится уезжать.

- Соврал, – говорю я.

- Нет, – возражает Алекс. – Не соврал.

- Я тоже так думаю, – соглашается с ним Настя. – Пока ты жив и помнишь нас, живы и мы.

- А потом? – спрашиваю я.

- Все будет хоккей, чувак, – улыбается Мурзилка. – Потом мы что-нибудь придумаем. Да?

- Да, – отвечает Настя, сияя глазами.

- Без базара, – говорит Алекс.

- А я еще вспомнил, как он в девятом классе… – начинает Мурзилка, но Алекс его обрывает.

- Ладно, хватит. Ему пора.

- Уже? – У Насти опускаются плечи.

- Да. Уже.

- Дорогу… Дорогу… – сипит носильщик с тележкой, нагруженной сумками и чемоданами. Следом плывет пухлая женщина с неподвижным, сильно напудренным лицом.

Мы пропускаем их.

- Простите меня, – говорю я.

- За что, Фиш? – удивляется Настя.

- Тебе не в чем себя упрекнуть, – говорит Алекс. – Но если хочешь… Мы прощаем тебя.

- Спасибо.

- Прости и ты нас, – грустно улыбается Мурзилка.

- За что?

- За то, что оставили тебя одного.

- Хм… ЗОЛОТО?

- Что?

- Запомни, Однажды Люди Оставят Тебя Одного.

- Забудь это дерьмо, – спокойно говорит Алекс. – Какой только хренью не занимаешься по молодости. Но тебе-то уже сороковник.

- Да. Скоро. – Я прищуриваюсь, вспоминая. – Послезавтра.

- Ну вот. А нам…

- А вам всегда будет по двадцать. С хвостиком.

- Да.

- Что ж…

Я вглядываюсь в их лица. Чистое и светлое лицо Насти. Резкое и хищное Алекса. Наивное и ясное Мурзилки.

Вглядываюсь, наверно, в последний раз.

- Пора, Фиш, – торопит Алекс. – Не скучай там без нас.

- Привет пацанам. Ну, Кузе там и вообще. – Мурзилка с размаху хлопает ладонью по моей.

- Пока, Фиш, – Настя крепко прижимается щекой к моей груди, и мои ладони скользят по ее худеньким лопаткам. Я ощущаю крупную вязку свитера, того белого уютного свитера… Она отворачивается и делает шаг назад.

- Прощайте, – говорю я. Слова даются с трудом. – Я буду помнить…

- Хорошо, Фиш, – Алекс быстро и неловко обнимает меня. – А теперь иди. Тебя ждет Профессор.

Я поворачиваюсь и медленно шагаю вперед, преодолевая пространство как упругую толщу воды…

- Профессор, не ходите.

- Так нужно, мой мальчик.

Как во сне, я стоял и смотрел, как он одевает серую хламиду, подпоясывается веревкой и закидывает за спину тощий холщовый мешок.

И ничего нельзя сделать.

Ничего.

- Что ж… Я пошел.

- Я с вами.

- А как же суд? Перерыв заканчивается, а ведь сегодня последнее заседание, вынесение приговора…

- Я не пойду.

- Не пойдешь?

- Нет.

Он вгляделся в мое лицо, затем пожал плечами.

- Хорошо. Тогда вперед.

Мы зашагали по проселочной дороге – пыльной, утоптанной, древней как мир; справа снежные шапки гор, слева до самого горизонта зеленая долина. Солнце подслеповато щурилось, пытаясь разглядеть мир сквозь белесые клочья тумана. Мы свернули на едва заметную в зарослях чабреца тропку и через несколько минут вышли к крутому обрыву.

- Скажите, Профессор, неужели…

- Не нужно вопросов, мой мальчик, – перебил меня он, дыша со свистом. – Мне пора. Тигр уже близко.

Неспешно переступая мощными лапами, к нам приближался зверь. Под его полосатой шкурой перекатывались узлы чудовищных мышц, длинный хвост нервно бил по бокам.

Профессор взялся сухими морщинистыми руками за стебель лозы, уперся ногами в склон и стал неуклюже спускаться.

Тигр встал сверху, не обращая на меня внимания. Он раскрыл клыкастую пасть и издал короткий утробный рык.

Издалека, со дня ущелья донеслось ответное рычание.

- Профессор!..

- Послушай, мой мальчик, – Его голос звучал глухо. – Живи не от результата к результату – это, может, и разумно, но слишком скучно. Слишком сухо. Двигайся по жизни от радости к радости…

Раздался негромкий треск и стебель лозы просел.

- Осторожнее! – воскликнул я.