Тигры в красном

Это Дейзи. Я не могу ее видеть, но я слышу ее. Концентрируюсь на своей шее, но повернуть голову не удается. Не верится, что она здесь. Она приходила ко мне лишь раз, в самом начале. Я не знал, известно ли ей про лестницу и все остальное, и решил, что она не может простить меня — как и предсказывала тетя Ник.

Но она стоит надо мной и улыбается, так что, думаю, она меня все же простила. Она такая бледная, но сейчас ведь октябрь, и летний загар уже сошел. Я смотрю на нее и пытаюсь глазами выразить то, что не могу произнести.

— Господи, — говорит она. — Ты чего так дергаешь глазами?

Она наклоняется, касается ладонью моей щеки и целует меня в губы. Поцелуй легкий, как прикосновение бабочки.

— Прости, что не навещала. Было очень грустно. Но теперь мне лучше.

Ее светлые волосы стали короче и теперь похожи на нимб. Она рассматривает комнату.

— Здесь так душно. Почему они не откроют окно?

Она садится на стул возле кровати.

— Итак, Эд Льюис, мне сказали, ты с нами больше не разговариваешь. В чем дело, тебе кошка язык откусила?

Я улыбаюсь.

— Маловато, — говорит Дейзи. — Теперь меня так просто не возьмешь.

Она открывает холщовую сумку, и я вспоминаю историю про теннис.

— Поскольку я уверена, что ты уже слышал все подробности моей отвратительной истории от матери, и раз уж ты не собираешься говорить, я принесла стихи. Подумала, почитаю тебе, если ты захочешь. Или тебе неинтересно?

Я просто смотрю на нее.

— Да? Хорошо.

Она достает книгу, но тут входит медсестра:

— Извините, мисс Дерринджер, но обычно по четвергам мы моем Эду голову. После визита его матери.

— О, — говорит Дейзи, — конечно. А я могу помочь?

— Уверена, он будет рад.

Целое представление — они вынимают меня из кровати и пересаживают в инвалидное кресло. Я немного раздосадован, ведь я мог бы провести это время наедине с Дейзи. Медсестра катит меня в ванную, а Дейзи идет следом. Медсестра прикрепляет поддон к моим плечам и шее, чтобы я не намок.

— Я сейчас полью на волосы, а потом мы их намылим, — говорит медсестра.

Не знаю, почему я не замечал, какие у нее запястья — такие тонкие, прозрачные, почти просвечивают. Я даже имени ее не знаю. Говорю себе, что она достойна внимания.

Чувствую, как теплая вода струится по голове. Смотрю на Дейзи. Она улыбается. Подставляет руку, и медсестра выдавливает ей на ладонь розовое мыло. Дейзи начинает массировать мне голову. Я чувствую ее теплые руки, кончики ее пальцев — у меня начинает покалывать кожу. Пена сползает по лбу и попадает в глаз. Мыло жжет, и указательный палец на правой руке начинает дергаться. Доктор прав, мне нужно прикладывать больше усилий.

— Прости, — со смехом говорит Дейзи. — У меня не слишком хорошо получается, да? Может, я предоставлю это вам, а сама почитаю ему?

Она выходит из ванной и возвращается с книгой.

— Уоллес Стивенс, — сообщает она и показывает мне обложку. — Ну ладно, сейчас посмотрим. — Она листает книгу, слегка улыбаясь чему-то. — О, вот это мне нравится. — Она прислоняется к стене и начинает читать.

В этот дом сны приходят лишь в белых ночных рубашках.[55]

Я слушаю ее голос и думаю, что ничего лучше в своей жизни не слышал. Такой чистый, искренний, гармоничный. Я хочу повторять слова вместе с ней. Пытаюсь вытолкнуть воздух из горла. Ничего не выходит.

Ни зеленого сна, ни пурпурного в зеленую крапинку, ни зеленого в желтую крапинку. Никаких причуд.

Я снова пытаюсь сказать, и на сей раз мне удается выдать слабое бульканье, хотя никто его не слышит за плеском воды.

В этом доме люди не видят снов о барвинках и бабуинах.

Я смотрю на нее. Я слушаю ее.

Здесь лишь старый моряк, не сняв сапоги и пьяным уснув, ловит тигров в красном.

Она переводит на меня взгляд. Глаза у нее чуть блестят, хотя, может быть, это от влажности. А я думаю о любви и обо всех не белых ночных рубашках. Я думаю о тете Ник и Фрэнке Уилкоксе, и даже о дяде Хьюзе. Я думаю о Дейзи и этих стихах. Я думаю о тиграх в красном. Я люблю их.