Тигры в красном

Ник положила трубку.

— Прощай, — сказала она притихшей комнате, а ветер все свистел меж ветвей ясеня.

Спать Ник легла рано, сославшись на мигрень, и плакала, пока не заснула, а Хьюз в одиночестве ел на кухне суп.

Но на следующий вечер к его возвращению она была во всеоружии.

Она надела красное платье из чесучи, в котором ходила в «Клуб 21» во время войны, и уложила волосы на Гарвард-сквер. Приготовила стейки с картофельным пюре и зеленую фасоль с перцем. Смешала мартини с водкой, запотевший кувшин ждал на мраморной крышке бара, когда муж вошел в дверь.

Она встретила его в прихожей и забрала у него портфель.

— Тебе лучше? — спросил он, поцеловав ее в лоб.

— Гораздо, — сказала Ник. — Ступай в гостиную. Я приготовила коктейли.

Хьюз посмотрел на нее, заметил прическу, платье.

— Что за повод?

— Прекрасный повод, — сказала Ник, направившись через столовую к бару, портфель был тяжелым, точно из свинца.

Рука дрожала, когда она наливала мартини, пришлось смахнуть пролившиеся капли. Она поставила стаканы на серебряный поднос, вместе с оливками в вазочке. Отступив, Ник посмотрела на коктейли, удивляясь тому, как что-то может выглядеть столь чистым и при этом быть столь ядовитым.

Поправив прическу, она взяла поднос и осторожно пошла через длинную застекленную веранду, высокие каблуки выстукивали ритм на плиточном полу. Дойдя до гостиной, она увидела, что Хьюз сидит в своем синем кресле с подлокотниками и выжидающе смотрит на нее.

Ник аккуратно поставила поднос на столик рядом с ним. Протянула ему один бокал и взяла себе второй.

— Хьюз, я решила… — Она помолчала. — Я думаю, мы должны завести ребенка. Я хочу ребенка.

Хьюз поставил свой бокал, встал и обнял ее.

— Милая, — прошептал он в ее волосы, стараясь не вдыхать едкий запах лака для волос. — Это чудесный повод.

— Да, — согласилась Ник.

— Я знал, что ты захочешь. Я знал, что ты передумаешь.

И в этот миг что-то жесткое и чистое, что вечно жило в ней, — мечта, возникшая, наверное, в той комнате горничной, в день, когда она вышла замуж, — разбилось и растворилось в ее горячей крови.

ДЕЙЗИ

1959: июнь

Дейзи всегда будет вспоминать то лето как лето, когда они нашли тело. Хотя в то лето ей исполнилось двенадцать и она впервые поцеловалась возле старого погреба с ледником, где они теперь хранили ржавеющие велосипеды. Но первый трепет прикосновения кожи к коже бледнел в сравнении с возбуждением, вызванным смертью. Когда они наткнулись на тело за теннисными кортами, они даже не сразу поняли, что это. Просто какая-то груда, накрытая грязным дорожным пледом, из-под которого высовывалось нечто похожее на физалию.[9]

Начиналось все так же, как в любой другой июнь из тех, что она помнила. Через два дня после ее дня рождения мать сложила вещи в автомобиль, потом они два часа ехали до парома в Вудс-Хоул. Поругались из-за радио. Мать заявила, что «Кловерс»[10] недурны, потому что звучат почти как настоящая музыка. Но она не понимает, почему музыка вдруг утратила всю свою поэзию. И она ненавидит слово «цыпочка». Дейзи ухмыльнулась про себя.

На пароме мать купила ей кофе с огромным количеством молока. Сама мать пила кофе без ничего, черный. Юные девочки должны учиться пить кофе, но дерганые нервы недопустимы. «Всего лишь каплю», — сказала она мужчине в белом колпаке, работавшему за голой стальной стойкой. Он удивленно посмотрел на мать, но сделал, как было велено, — мужчины всегда так поступали.

Дейзи часто думала, какой такой незримой властью мать заставляет мужчин делать то, что ей нужно. Дейзи тоже делала, что ей велят. Потому что мать была слегка чокнутая, и Дейзи понимала: если не хочешь нарваться на неприятности, лучше ей не перечить. Но мужчинам-то чего бояться неприятностей. К тому же в присутствии матери они будто глупели, они не боялись ее, просто казалось, словно они всю жизнь только и мечтали, чтобы исполнять желания ее матери.

Дейзи как-то спросила мать об этом. Вернее, спросила, хорошенькая ли она, — у нее было смутное подозрение, что сила, которой обладает мать, какова бы ни была ее природа, связана с внешностью.

— Хорошенькая ты или нет — не самое главное, — ответила мать. — Мужчинам нравится, если в тебе есть нечто.

Она улыбнулась Дейзи, передавая ей это знание. Полная смысла улыбка заставила Дейзи притихнуть. Но про себя Дейзи гадала, у кого еще есть нечто и где они его берут. Она размышляла о кинозвездах, которые ей нравились, но мать вовсе не походила на Одри Хепберн или Натали Вуд, она даже не была такой уж красавицей, так что, может быть, нечто — это не внешность. Но и сама Дейзи не походила на мать. Она была светловолосой и голубоглазой, как отец.

На ее двенадцатый день рождения они с матерью пошли в «Никелодеон» на Гарвард-сквер, смотреть «Унесенных ветром». Когда прекрасная Вивьен Ли, сверкая зелеными глазами, заявила Мамушке, что не станет завтракать, мать наклонилась к Дейзи.