Тигры в красном

— Так вот, — голос Ник вернул его обратно, — еще эта вечеринка. А я пока ни черта не сделала.

— Да, я заглянул в холодильник. — Хьюз улыбнулся ей, нежно, чтобы она не истолковала его слова превратно.

— А, ты об этом, — Ник помахала рукой и посмотрела на Хелену: — Мы тут немного дрейфовали, да, дорогая? Изображали Робинзона Крузо.

— Да, — сонно пробормотала Хелена. — Дрейфовали.

— Я отлично знаю, как это бывает.

Хьюз вытер влажные ладони о брюки и допил джин-тоник.

Позже, убедившись, что Хелена благополучно добралась до своей комнаты, Хыоз вошел в спальню; Ник готовилась ко сну. Он наблюдал, как она вытаскивает сережки из мочек ушей, как бережно укладывает их на маленькую бархатную подушечку. Ник всегда была очень аккуратна, одеваясь, но вечерами одежда, украшения, туфли разлетались во все стороны — она сбрасывала их с себя с какой-то неистовой радостью, точно свободу обретала. Когда она стала такой аккуратной, удивился он. Он едва сдерживал себя, чтобы не броситься к ней, не умолять о прощении, заставить поклясться, что она не бросит его. Но она бы ничего не поняла. Решила бы, что он спятил. Так что он лишь легонько коснулся ее плеча, а потом спустился в кабинет, сжимая в кармане ключ от ящика стола.

Саутгемптон,

июль 1945 года

Дорогой Хьюз,

Что мне сказать? Я могла бы сказать: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не делай этого. Я могла бы сказать, что это неправильно, заставлять меня выбирать между тобой и собой. Но как я могу?

Я не могу, я не стану снова выходить замуж. Я могу сказать, что это мое окончательное решение, потому что, любовь моя, так оно и есть. Дело не в тебе. Дело не в том, что я не хочу видеть тебя своим мужем или сомневаюсь в том, что ты единственный мужчина, которого я могу любить всей своей душой. Дело во мне, в том, кто я есть. Я знаю, это не тот выбор, которого ждут от женщины. Я знаю, что должна быть тронута тем, что ты готов оставить свою жену и хочешь жениться на мне, бросить все ради нашей любви. Но я не хочу быть чьей-то женой. Я хочу, чтобы ты приехал ко мне, потому что хочешь быть со мной, а не в поисках убежища от проклятого мира. Но честно и чисто, как это всегда у нас было, — просто ты и я.

Ты сказал, что если тебе придется причинить боль твоей жене (почему я не могу даже написать ее имя?), то это должно быть ради чего-то. Что тебе нужно знать, что я всегда буду с тобой. Что брак — это твое представление о честности. Но, милый, как же ты не понимаешь, у нас уже есть все, и что может изменить какой-то клочок бумаги?

Я всегда буду любить тебя, Хьюз, несмотря ни на какие преграды. Я всегда буду с тобой, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, клянусь.

Пожалуйста, вернись ко мне.

С любовью,

Ева.

Хьюз отложил письмо и провел рукой по волосам. Он смотрел на стопку листков. Ему следовало их сжечь. Он всегда знал, что не должен за них цепляться, знал, что, если он будет читать и перечитывать их снова и снова, ничего не изменится. И он бросил их перечитывать. Но знал, что они рядом, — это было важно. Когда дни тянулись бесконечным марш-броском, эти письма напоминали, что однажды весь мир был открыт и предлагал себя ему.

Но теперь все изменилось, теперь он боялся. Он не знал, в нем дело или в окружающем мире, в телефоне, звонящем в доме, в ждущей его у причала Ник, одинокой и замерзшей. Теперь его не покидало странное чувство, будто письма Евы обращены к кому-то другому, не к нему. Все равно что проснуться от гудка отправляющегося поезда и сообразить, что это уехал твой поезд.