Тихая пристань

— Замолчи! — прикрикнул Комельков. — Не помнишь, нализался. Иди-ка проспись.

И, помолчав немного, уже с подчеркнутым добродушием спросил:

— Кричи не кричи, а куда теперь подашься? Думаешь, они обласкают тебя, подмоченного? Жди!

Михаил потемнел в лице. С минуту он стоял неподвижно. В голове гудело: а что, если отец прав? Ежели не примут по-доброму к себе? Как же тогда? Наконец он разжал губы, выкрикнул:

— А не брешешь? Говори же: простят?

— Я тебе сказал…

Михаил медленно повернулся и, тяжело ступая, пошел к двери. Громко прикрыв ее за собой, он остановился на крыльце. Покачиваясь на скрипучей половице, Михаил посмотрел на улицу. Потом перевел взгляд на луговую тропу, по которой раньше хаживала Юлька.

Сейчас на этой тропе нет ни души. Тихо кругом.

А в голове все шумело: «Подмоченный… не примут…»

Из-за угла выехал на велосипеде Храбров в запыленной куртке, стоптанных сандалетах, усталый. Увидев Михаила, он завернул в проулок, к крыльцу.

— Приехал?

— Приехал.

— Так… здравствуй. — Храбров протянул Михаилу руку. Тот спустился со ступенек, наклонился к бригадиру, обдав его водочным запахом. — Уже успел — хватил? — поморщился Храбров.

— С радости… А ты сразу и выговаривать, — отстранился от него Михаил. — Власть, что ли, спешишь показать?

— Какой задиристый.

— Какой есть.. — Михаил достал папиросы, предложил бригадиру, но тот отказался. — Не хочешь арестантских?

— Напрасно козыряешь этим званием, — насупился Храбров и спросил: — О работе думал? Или батькина веленья ждешь?

— Подожду, что бригадир предложит. Примешь? — в упор взглянул Михаил в рябоватое лицо Храброва.

Бригадир сощурился.

— Приходи вечером на собрание. Обсудим… Да протрезвись смотри. Ну и приоденься, чтобы честь честью, сам понимаешь…

Он улыбнулся уголком губастого рта и тронул велосипед.

Михаил проводил его долгим взглядом. И опять в голове зашумело: «Для чего же обсуждать? Почему не сказал сам, прямо? Боится или не доверяет? А может, батя все-таки прав?..»

Наверное, он задал бы еще кучу всяких вопросов. Но не успел. С околицы от дороги послышались голоса, и один из них он узнал. Конечно, это Юлькин. Где же она?

Михаил спрыгнул с последней ступеньки и направился к дороге. И увидел: к ферме шли доярки. Впереди была Юлька. Он видел только ее спину, на которую стекала из-под красной косынки длинная белокурая коса.

Шли не оглядываясь. Возможно, потому, что навстречу им пылила машина, что впереди показалось только что пригнанное с пастбища стадо бело-рыжих ярославок.

«Не дадут доходной работы», — вспомнил он слова отца. А вот люди идут на всякую. Небось и не думают о выгодах своих.

— Нет, шалишь, батя! — вдруг выкрикнул он. — Теперь по-твоему не будет…

И стал думать, как вечером пойдет на собрание, как попросит назначить его на любое дело. Его теперь ни чуточки не пугало возможное недоверие. Только бы приняли в бригаду, остальное от него самого зависит. Врозь с колхозом ему никак не с руки. Надо заново делать жизнь.

Из открытого окна что-то кричал ему отец. А он стоял. Над головой проносились ласточки. Они таскали в гнездо, прилепившееся над карнизом отцовского дома, корм голым, еще не оперившимся птенцам.

Он стоял и, прислушиваясь к шелесту ласточкиных крыльев, продолжал глядеть на дорогу. Под конец ему показалось, что Юлька оглянулась. Возможно, что даже увидела его, так вытянувшегося за прошедшие годы, так смущенно и взволнованно встречающего новый день.

Ветер

В вагоне Настю сморило. Еще прошлой ночью она не могла прилечь, все ходила в темной боковушке взад-вперед, думая об одном и том же: ехать к Степану или по-прежнему жить здесь, в деревне, у дяди Мирона; не давали покоя эти мучившие ее раздумья и днем… И, даже сев в поезд, она еще колебалась, верно ли поступила, что поехала. Опять, конечно, было не до сна. Но то ли вагонная духота, то ли этот монотонный стук колес да шум ветра за окном в темноте нагнали на нее дремоту. Прикорнув на лавке, рядом с Димкой, трехлетним сынишкой, она и уснула, да так крепко, что проводник едва разбудил ее на маленьком полустанке, где нужно было ей выходить.

В последнее мгновенье Настя еще видела сон, до невероятности странный. Будто бы шла она по-над рекой и услышала, как кто-то окликает ее. Остановилась, глянула на реку и обомлела: по воде шагает Степан. И так легко, так картинно. Как Христос, которого она в детстве видела на рисунке идущего по озерной глади. И такой же длинноволосый, босой, только не в ситцевой «обмотке», а в зеленом костюме, какой он надевал по выходным. Подбежав к ней, Степан одной рукой начал трясти ее за плечи, другой махал огромной рыбиной, говоря: к твоему приезду на поджарку.

Пробудившись, она какое-то время еще находилась во власти только что увиденного во сне. Потом затормошила Димку: «Скорей, скорей, мальчик, нас папа ждет. Там, на улице!»