Тихая пристань

— С ума сходил Игнат, когда хвалился таборной жизнью, — ответил Петр и недоуменно развел руками: почему он сегодня из головы нейдет?

Когда пришли друзья и сели за стол, он опять подумал об Игнате и провел рукой по шее.

— Замечаю: чтой-то все гладишь ты шею, парень? — справился у него старый Кряжев.

— Так, плетка тут оставила след. Ну, рука и тянется к нему…

— А кто хлестал?

— Кто? — повторил вопрос Петр, раздумывая, рассказать или до конца держать тайну. И решился: — Власть у цыган у одного — старшого по табору. У него и плетка…

— Порядочки…

— Самоуправство…

— Погодите горячиться, — остановил зашумевших сплавщиков Кряжев. — Рукоприкладство было в старину и у наших.

— Было, да сплыло, — возразил ему курносый Пронька. И повернулся к бригадиру: — Дядь Петь, вот если бы сейчас, сию минуту, встретился ты с тем старшим, ну, с обидчиком, то что бы сделал?

— Не знаю. Об этом я не думал. Но уж в дом не пустил бы ни за что.

— Я бы его за шкирку. Не задевай достоинство человека!

— Беда в том, что цыган человеком не считался.

— Ну и ну! И что ваши глядят на своих старших? Подумаешь, князьки! — распалялся Пронька.

— Сынок, хватит, не расстраивай бригадира! — зашумели на Проньку. — Не за этим пришли.

— И верно! — подхватила хозяйка. — Давайте-ка я сыграю, повеселитесь… Галя, струмент!

Девочка принесла гитару, и хозяйка, тронув струны, запела громким грудным голосом. Пела она про цыганское счастье, недолгое и непрочное, про рано увядающую молодость. Петр Алексеевич, слушая, тер повлажневшие глаза, потом хлопнул по гитаре:

— Хватит! Обещала веселую — и давай!

— «Цыганочку» прошу! Ноги в пляс просятся! — закричал неугомонный Пронька.

В это время в дверь прихожей постучали. Петр мгновенно поднялся, прошел в коридор. «Не от секретаря ли? Не тот ли важный человек? Говорил, что вечером приедет». Он открыл дверь и отступил. Перед ним вырос на пороге Игнат, гроза табора. Но сейчас он был без плетки, в руке держал какой-то сверток. Пока Игнат стоял неподвижно, будто статуя, Петр успел разглядеть его. Да, бороду старшого словно инеем охватило, в глазах вместо прежней суровости и самоуверенности было выражение покорности и смирения.

«Что с ним случилось? На себя не похож, — подумал Петр. — И зачем он пришел, да в такой час?»

— Петро, долго ли ты там? — донесся из комнаты голос жены.

— Сейчас… — откликнулся он и протянул руку к двери, чтобы захлопнуть ее перед носом незваного пришельца.

Но не мог, что-то его останавливало. Он глядел на Игната: в глазах нет былой холодной пронзительности. Да, конечно же, это и удерживало его. Но первым заговорить он не мог. Молчал и Игнат.

И теперь Петр сердился лишь на то, почему тот тянет: пришел, так сказывай — зачем.

Потребовалось еще несколько томительных минут, прежде чем пришелец овладел собой и спросил:

— Не ждал?

Петр отрицательно покачал головой.

— А я давно к тебе собирался. И вот принес, — протянул он сверток. — Прими.

— Что тут?

— Разверни.

Федотов дернул за надорванный уголок свертка, и на пол упала плетка, та самая, которая пять лет назад оставила на шее след. И Петра мгновенно передернуло. Но не успел он что-нибудь сделать, как Игнат кинулся к плетке и сунул ее в руку ему.

— Это теперь твоя, твоя! — зачастил Игнат. — Хочешь — отплати, и будем квиты.

— Старшой, а говоришь не знаю что… — нахмурился Петр и бросил плетку к ногам Игната.

— Не хочешь? Значит, вину с собой мне носить? — округлил тот глаза.

— Раньше ты вроде ни перед кем не винился…

— То было раньше…

Игнат зажал в кулак бороду, шумно задышал и так стоял несколько секунд. Затем захлопал по карманам. Вытащив папиросы, он закурил, жадно затягиваясь, обволакиваясь дымом. Потом смял папиросу, бросил ее и заговорил с придыханием:

— Старшим ты меня назвал. А зря. Нет уж старшого, кончился! Все кончилось, да-а!.. А началось с тебя. Василий потом в город ушел, в какой-то ансамбль поступил. Туда же переманил двух краль. И пошло. Один остался со стариком. Видишь, как оно.

— Да, невесело… — посочувствовал Петр. — Теперь куда? Да ты проходи, Игнат, чего тут стоять.

Гость шагнул в коридор, прикрыв за собою дверь.

— Куда? — переспросил он и, снова помяв бороду, ответил: — Не знаю. Секретарь велел к тебе на пикет податься, но разве после того можно вместях…

— Постой, постой, — перебил его Петр, — так это насчет тебя звонил секретарь?

— Да. Сам-то я не посмел…

Петр хмыкнул: «Не посмел. Выходит, мы с тобой, Игнат, ролями поменялись». Это ему польстило. И он, поддаваясь этому чувству, готов был сказать: что ж, можно и принять. Но, взглянув на валявшуюся у ног плетку, закусил губу.

Игнат увидел: закушенная губа Петра даже посинела. И он подумал, что разговор окончен. Сказал:

— Я пойду.

— Что? — как бы очнувшись, откликнулся Петр. — Зашел — будь гостем! Пойдем к столу! Тебе, может, невдомек, а у меня праздник. Да, отмечаю свою пятилетку. — И крикнул жене: — Маша, принимай гостя!

Когда Игнат сел за стол, Петр отрекомендовал его:

— Игнат, тоже из табора…

— Старый друг? — захотел уточнить Пронька.