Тихая застава

«За этим черноногим вообще неплохо было бы поглядеть, – подумал Панков. – Хотя как? Бабай Закир за ним смотреть не будет, а других людей – своих, в кишлаке нет. Юлия? Нельзя. Бабка Страшила? Тем более нельзя». Панков задумчиво подкинул на плече автомат.

– Через два часа зайду, – сказал он Дурову.

Над заставой развевался красный, истрепанный ветрами, в трех или четырех местах продырявленный пулями красный флаг. Собственно, от дождей и снега он перестал быть красным – скорее был белесо-серо-розовый, в пятнах. Российское же трехцветное полотнище на заставу так и не поступило, да и Панков его особенно и не требовал – какая тут к черту российская граница!..

Какая угодно она, эта охраняемая черта, проложенная вдоль Пянджа, но только не российская. И сниться она будет долго всем, кто здесь бывал и служил, – до коликов, до старческого посинения, до гробовой доски будет сниться, вот ведь как, – и немало худых слов будет еще произнесено в ее адрес. В дополнение к тем, что уже были произнесены. Ведь здесь столько русских ребят осталось! И кто их считает, этих убитых парней, какая такая счетная служба?

Наверное, правильно над заставой их полощется красный флаг, другой здесь просто неуместен.

Но то, что увидел Панков в этот день на противоположном берегу Пянджа, его удивило. К реке прямо напротив заставы по узкой каменной тропке спустилась группа ветхих старцев – семь человек, белобородых, в рванье халатов, напряженно оглядывающихся, – старцы эти шли на косу, где рос камыш – самое лучшее топливо для обогрева. А чтобы российские пограничники не обстреляли их, к палке прикрутили красную тряпку, подняли, как охранное знамя над головой.

– Чего это они? – изумленно пробормотал Бобровский. – Под красным знаменем идут…

– Предупреждают, что свои, просят не стрелять.

– И часто они тут такие демонстрации устраивают?

– В первый раз вижу. Все очень просто: дрова кончились, вот старики и пошли на Пяндж за топливом, – Панков говорил нерешительно, поскольку не знал, так это или не так, но ему очень хотелось думать, что это так.

– Они что, думают, что у нас по-прежнему Советский Союз, раз пошли с красным флагом?

– Наверное.

– Ах, бабаи-бабаи, аксакалы-саксаулы! Да у вас давным-давно творится такое, что Господь на небесах только ахает, глядя сверху на происходящее. Войны еще нет, но она будет. Точно будет. Слишком сильно в воздухе пахнет порохом.

– Почему будет? – возразил Панков. – Она уже есть! Люди, задушенные голодом – разве это не жертвы войны? А нищета, дырки на штанах профессоров, то, что треть населения забыла вкус мяса, – разве это не война?

– Война, но лишь экономическая. Называется кризисом. Только выхода из этого кризиса что-то не видно…

– Ну почему не видно? Я как-то прочитал, что из нашего экономического кризиса есть два варианта выхода – реальный и фантастический. Реальный – это когда прилетят инопланетяне и помогут нам. Фантастический – это когда мы сами поможем себе.

– Анекдот-с!

– Не скажи, Бобровский. В каждом анекдоте есть только доля анекдота, все остальное – правда.

Старики спустились к воде, выстроились цепочкой, помахали заставе флагом, потом дружно подняли руки, показывая, что у них нет оружия. Затем каждый из стариков приложил руку к сердцу и поклонился заставе.

– Спектакль какой-то, – пробурчал Бобровский, – религиозный танец, прославляющий Аллаха.

– Видать, холода еще предстоят, раз старики пришли за топливом. У них внутренние приборы на этот счет работают безотказно. Хоть и наступила весна – а еще не весна!

– Это весна календарная, а на деле… Разве календарная весна – в счет? Молодых, что ли, не могли послать?

– Молодые, Бобровский, воюют против нас с тобою.

– Тогда чего мы с этими… – Бобровский не нашел нужного слова, потыкал рукой в сторону замерзших стариков, продолжающих отвешивать поклоны заставе, – чего мы с ними чикаемся? Нет бы к пулемету – и одной очередью…

– Нельзя!

– Хочешь, я сам лягу к пулемету и всю ответственность возьму на себя?

– Не хочу!

– Жаль, не моя воля, – недовольно пробурчал Бобровский, – они нас не щадят. И шкуру живьем сдирают, и яйца отрезают, и на кол сажают. И еще глумятся, называя остро заточенный кол мягкой турецкой мебелью.

– Пусть рубят камыш деды и уходят с миром, – Панков подумал о том, что он устал, замотался, в голове стоит свинцовый звон, виски ломит, в затылке тоже сидит свинец – натек туда жидкий, застыл, отвердел, – и никак его теперь не выгрести, не выковырнуть из-под кости, и осознание этого добавляло усталости. – Мы их трогать не будем. Со стариками мы не воюем. А «чеге» – часовые границы – за ними проследят. Мало ли чего!

– Вот именно, мало ли чего? Сейчас какой-нибудь саксаул вытащит из-под халата безотказное орудие и врежет прямой наводкой по заставе. И мы утремся.

– Не врежет. Это сделают другие. Да и врезать по заставе проблем нет. Это делали уже много раз. Ну и что?.. Застава привыкла.