Заброшенные коровники и летом представляли собой унылое зрелище, а сейчас, черные, с прогнившей крышей, заваленные снегом, с разбросанными вокруг старыми покрышками от тракторов, вообще выглядели апокалиптично. Где-то в загонах из-за сквозняков жутко и уныло побрякивали ржавые цепи. Звук отчетливо раздавался в зимней тишине, вызывая инстинктивную тревогу. Вроде бы эта ферма относилась к Шишикину. Длинные одноэтажные строения со множеством выбитых окон и обшарпанных, покрытых ржавчиной и мхом дверей в теплое время года частенько использовала для своих тусовок местная молодежь. Было видно, что около дверей и зияющих окон ветер нанес бугорки нетронутого снега, а дальше уже шел слой гнилых бурых листьев, битого кирпича вперемешку с бутылочным стеклом и прочим мусором, который тащили сюда местные тусовщики. Некоторые стены изнутри были покрыты сажей, как пламенем лизнуло, но в коровниках никогда не было пожаров. Даже сейчас в развалинах стоял резкий запах мочи, плесени и мокрой штукатурки.
Видимо, давящее запустение настолько впечатлило меня, что в одном из разбитых окон примерещились снова такие же бледно-серые головы, как тогда в бане. Теперь их было несколько. И еще показалась странной оптическая иллюзия. Наверное, у меня с глазами что-то: если смотреть в окно с головами, то вид слегка расплывался, даже после многократных смаргиваний, но если перевести взгляд на соседние окна, то там все было в фокусе. Я всматривалась, щурилась, но ничего не менялось Соня тоже внимательно смотрела в ту сторону с непонятным выражением лица, но, встретившись со мной взглядом, ничего не сказала и даже специально отвернулась.
— До чего же мерзкое местечко, — поежилась я, решив не сообщать о своих видениях.
Соня быстро закивала.
— А вы не знаете, тут еще раньше автобус стоял, - оживилась Лерка. — Мне летом местная девчонка рассказывала. Внучка чья-то, какого-то деда из Шилиханова. Старый такой автобус, советский еще, не на ходу. Ржавый, выпотрошенный, конечно. Дверь нараспашку, уже заклинило от ржавчины. Там, в этом автобусе, мелкие ребята часто в картишки дулись, бесились. И вот лет пять назад как-то четверо пацанов от дождя спрятались в автобусе и давай там скакать, ржать во все горло. Они, кажется, к папашам своим приходили, те на поле работали.
Ну вот, бесятся. И тут мимо идет одна бабка, чуть-чуть двинутая, местная сумасшедшая, короче. Непонятно, что ей надо было в этом месте, тем более в дождь. Но она постоянно раньше шаталась везде. А сейчас нет, умерла, что ли.
Короче, подходит к автобусу и говорит пацанам: мол, вылазьте оттуда, на этом автобусе водитель насмерть разбился. Это его автобус, водитель тот, мол, сам мне об этом сказал, просил никого в машину не пускать. Понятно, пацаны над бабкой поржали, та плюнула и ушла.
И только скрылась из виду, как автобус — рухлядь, раздолбанный весь, мертвым грузом уже в землю вросший, — как покатится! И заклинившая дверь, которая всегда открыта была, вдруг намертво захлопнулась.
И покатился автобус прямо к заливу, а тут даже не под горку сначала. Понятно, бедные дети давай орать. Работяги на поле услышали, рванули за автобусом, кто-то даже прямо на тракторе. А один из пацанов стал молиться, извинения просить у водителя, у автобуса, у бабки той — у всех подряд. И тут автобус тряхнуло, дверь распахнулась, и машина встала. После этого мужики шишикинские собрались, разобрали этот дикий автобус на фиг и сдали в металлолом.
— Ничего себе! Господи, бедные дети! — запереживала Соня. Теперь она специально стояла к коровнику спиной.
— Могли бы тут вообще прибраться, — пробурчала я _ Тут еще на три автобуса металлолома хватит. А вообще жутковатая история, если это правда.
— Не знаю. Но эта девчонка вообще без воображения, точно не сама придумала.