Тихие слова любви

Адель была особенной. Она могла читать его, словно открытую книгу. И даже если ей попадался не слишком приятный пассаж, она ни разу не положила книгу на полку. Адель обожала историю их любви, даже самые тернистые ее главы.

Любовь старшеклассников редко длится долго, но Мел и Адель выдержали проверку временем. Когда у нее обнаружили рак, в Меле проснулась не свойственная ему свирепость. Он не мог позволить болезни отнять у него любовь всей его жизни. Но болезнь все-таки победила. Сначала Адель похудела так, что сквозь тонкую кожу просвечивали кости. Потом болезнь лишила ее разума, и она перестала узнавать Мела.

Адель умерла 2 июня восемь лет назад. Она испустила последний вздох в 9.15 вечера. Мел держал жену за руку и видел, как в последний раз затрепетали ее веки. А потом он рухнул на больничную кровать и обнимал Адель до тех пор, пока ее тело не остыло и персонал больницы не попросил его уйти.

Ночью после смерти Адель Мел вернулся в их квартиру возле рыночной площади и впервые почувствовал себя чужим в собственном доме. Без Адель дом опустел. Там, где когда-то жили любовь и смех, теперь поселились печаль и горе. Мел не смог заставить себя лечь на большую кровать, накрытую стеганым покрывалом, которое с такой любовью сделала Адель. Поэтому он устроился на диване в гостиной. Там он и спал все следующие восемь лет.

Порой, особенно в такие теплые июньские дни, ему казалось, что вот сейчас Адель выйдет из-за угла и улыбнется ему, протянет сэндвич, поцелует, спросит, когда его ждать к обеду, хотя Мел каждый день возвращался домой ровно в пять часов. Она никогда не уставала спрашивать его, а он никогда не уставал отвечать на ее вопрос. «Когда тебя ждать к обеду, дорогой?» «В пять часов, дорогая».

В их совместной жизни был свой ритм, естественный, плавный, а отношения напоминали связь между луной и приливом. Они притягивали друг друга, отдавали себя друг другу, уравновешивали друг друга. Поэтому после смерти Адель Мел потерял свою луну. Из его жизни исчез ритм. Все как будто сбилось с привычного шага: сон, еда, время суток. Мел напоминал прилив, который перестал понимать, наступать ему на берег или оставаться на месте. Он просто плыл по жизни, как плывет деревяшка по бухте Эллиотт, подхваченная течением, бросаемая из стороны в сторону, пока однажды солнечным июньским днем она не окажется на берегу. И тогда, впервые за долгое время – может быть, даже годы – она просохнет на теплом песке.

Мел стоял возле своего киоска с газетами и чувствовал, как солнечные лучи согревают его лицо. Ему семьдесят три года, он слишком стар, чтобы день за днем работать в таком режиме, но что еще ему остается? Играть в гольф? Сидеть в квартире и смотреть телевизор? Мел вздрогнул при мысли о выходе на пенсию. И потом, ему нравилось находиться в гуще событий. Рынок похож на прекрасную реку, полную людей, которые несут цветы, весеннюю спаржу, ярко-красный редис и медовые соты. Мелу нравилось сидеть на берегу этой реки, наблюдать, здороваться со знакомыми, впитывать все проявления жизни. Иногда кое-кто из прохожих особенно трогал его сердце. Мама с ребенком. Молодой человек и девушка с приколотыми к ее платью цветами, направляющиеся на выпускной бал. Или… женщина.

Вивиан впервые появилась на рынке в канун Рождества. В своем пальто на меху, с неприступным видом и британским акцентом она по социальному статусу намного превосходила его.

Это влюбленность школьника, сказал себе Мел, что-то вроде той любви, которую он испытывал к Бетти Лу Мэнсфилд, самой популярной девочке в школе, пока в его класс не пришла Адель. Как-то раз в пятницу после школы Мел пригласил Бетти Лу выпить с ним колы в закусочной, она отказала ему с такой жестокостью, что Мел поклялся больше никогда не забывать о своем месте в жизненном пространстве.

Но на этот раз с Вивиан он снова вступил на территорию Бетти Лу. И хотя у него не было никакой возможности выяснить, испытывает ли Вивиан хотя бы малейший интерес к нему, его увлечение ею росло. К примеру, он гадал, как она предпочитает готовить яйца; любит ли она оперу с такой же страстью, как и он сам; ищет ли она луну в небе каждую ночь, как это делает сам Мел, в надежде увидеть ее краешек, даже если на небе тучи.

Мел говорил себе: глупо даже надеяться на то, что ей захочется узнать его так же, как ему хочется узнать ее. И все-таки, когда Вивиан проходила мимо его киоска, он не мог не посмотреть на нее.

В это особенное июньское утро Мел надел накрахмаленную рубашку, аккуратно причесался и теперь сидел в ресторане на рынке, который назывался «Яичное гнездышко Владимира». В 1970-х годах его открыл русский эмигрант, и ресторан славился своими омлетами и яйцами Бенедикт. Каждую пятницу Мел занимал угловой столик у окна. Ему нравилось читать газету и смотреть, как чайки ходят по битым ракушкам под окном.

Внук Владимира, Джонни, подошел к столику Мела.

– Вам как обычно?

– Да, сэр, – кивнул Мел. Если бы ему пришлось озвучить заказ, то официант бы услышал: «Два яйца, слегка взбитых. Пшеничный тост без масла. И принесите, пожалуйста, соус табаско».